слезы, так как бедный Саша с таким нетерпением хотел уехать прочь из города, который был ему просто ненавистен после всего ужаса и горя, которые он там испытал. Но теперь, когда мы здесь достаточно мило и уютно устроились, я начинаю находить Гатчину намного привлекательней, чем раньше. Мальчиков мы не пускаем гулять одних. Они всегда ходят в нашем сопровождении, и мы пытаемся оградить их от всего горестного и неприятного, чтобы они не чувствовали то давящее время, в которое мы теперь живем, так как это может пагубно отразиться на них, так как первые детские жизненные впечатления всегда очень сильны».

Усиленная охрана ставила Александра III в неудобное положение, обременяла и тяготила, и нередко охранники вынуждены были скрываться от него. В первые полтора месяца ежедневно в дворцовом карауле находилось до 170 человек. Для поддержки кирасиров в Гатчину был переброшен Терский эскадрон собственного его величества конвоя, а из Варшавы вызван Кубанский дивизион. Эти подразделения сменяли кирасиров через день на постах внешней охраны и выставляли усиленные посты внутреннего наряда. Помимо того, была сформирована особая охранная команда от гвардейских полков – Сводногвардейская рота.

«Охрану дворца нес наш полк, выставляя посты вокруг него. Этот ответственный и тяжелый наряд ложился на молодых офицеров и кирасиров – они 24 часа находились при полной амуниции и начеку. Императрица, видя как тяжело кирасирам, особенно зимой, когда морозы бывали свыше 20–25 градусов по Реомюру, давала деньги на теплые сапоги для караула, при этом наш заботливый шеф наблюдал за градусником и, как только температура опускалась ниже 5 градусов, посылал сказать, чтобы каски были заменены плоскими шапками с башлыками. По субботам к дворцовому караулу присоединялся оркестр наших трубачей, который играл отрывки из каких-нибудь приятных пьес. Этот порядок установил Александр III. Картина, которую видели из окон дворца, была фееричной: караул в касках, освещаемый фонарями, и чудная мелодия трубачей.

Описывая службу дворцового караула, мне вспоминается одно караульное событие, о котором можно было подумать, что это выдуманный анекдот, между тем это действительно факт, показывающий всю патриархальность нашего Александра III. Караульное помещение располагалось в здании дворца и выходило на площадь. Довольствие караулу отпускалось царским двором: офицеру полагались к завтраку и обеду 1 бутылка водки, 1 бутылка мадеры, 1 бутылка красного или белого вина, a в табельные дни бутылка шампанского; кроме того, на стол ставилась большая ваза с фруктами. Понятно, всего этого ни съесть, ни выпить офицер не мог. Остальное забирали дворцовые лакеи, подававшие завтрак и обед. И вот однажды Александр III подходит к площадке гауптвахты. По звонку часового-кирасира, стоящего y фронта, караул выбегает и строится. Молодой корнет Вишняков, вероятно в волнении от подобной неожиданности, командует «на караул» и с трепетом, салютуя шашкой, подходит к императору с рапортом. Государь милостиво поздоровался с караулом, приказал его отпустить, a к Вишнякову обратился с вопросом:

– Сколько вы можете съесть яблок?

– Яблока три, ваше императорское величество, – отвечает в полном замешательстве Вишняков.

– Ну, a четыре-пять можете? – задает вопрос государь.

Представляете состояние молодого офицера, который не мог понять, к чему всё клонится?

– Может быть, смогу, ваше императорское величество, но не пробовал.

– Так знайте, что вы за завтраком и за обедом съедаете по полдесятка яблок, груш, апельсинов, не считая винограда, – заявляет император. И, поблагодарив за ответы, государь пошел продолжать свою прогулку.

Удалось ли его величеству навести экономию в расходах по дворцу, я не знаю, но это очень характеризует его бережливость» (М. А. Свечин, «Записки старого генерала о былом»).

От переезда в Гатчину Александр только выиграл. Из-за дальности расстояния уменьшилось число родственников с бестолковыми разговорами; не стало пышных приемов с бесцельной тратой времени и средств; сократилось число совещаний, а также докладов по незначительным поводам. Зато ребятишки всегда встречались им с радостью, и если бывала возможность, он находился с ними. Как вспоминал граф С. Д. Шереметев, «дети вообще были его друзьями; чего только не выкидывал он с ними, и сам играл, как ребенок».

Рабочий день Александра начинался в 9 утра с докладов министров. Завтракали в час дня, после чего он работал с бумагами – их привозили ему через день, и уже на другой день он возвращал с резолюциями. Время до обеда проводил в кругу семьи или в парке. Обедали в восемь вечера, затем Александр продолжал работать до двух-трех часов ночи, а порой до рассвета. В своих резолюциях на полях документов часто был резок: «Экое стадо свиней!», «Экая скотина!»

Он был очень занятым человеком, но секретаря не имел, и все документы просматривал лично. Если дети просили, он разрешал им ставить печать. Никакие трудности его не страшили. «Живи так, как если бы от тебя зависела судьба мира». Этой формуле Достоевского Александр старался следовать всю свою жизнь.

По настоянию императрицы и врачей он дал слово, что будет заниматься только до трех часов ночи. Если не прекращал занятий, то камердинер был должен напомнить, после чего тушил свет, несмотря на протесты.

Мрачноватый гатчинский дворец Александр решил сделать уютным, комнаты украшались выбранными им и женой картинами, коврами, красивой мебелью. Некоторые картины они приобрели два года назад в Париже у русских и французских художников. Илья Ефимович Репин тогда рассказывал: «Наследник очень любит живопись, он человек далеко не суровый, простой в обращении, с удивительно мягким, располагающим тембром голоса.

В сопровождении Боголюбова он запросто, на извозчике, приехал ко мне в мастерскую. Расспрашивал о работах». Тогда же Мария Федоровна была избрана почетным членом «Общества взаимного вспоможения и благотворительности русских художников», а цесаревич принял над ним попечительство. Спрашивал Боголюбова, который был членом Товарищества Передвижных художественных выставок: «Ваши передвижники всё перекочевывают из одного городского зала в другой, с тех пор как их выжили из Академии? Я серьезно думаю о необходимости создания в Петербурге Музея русского искусства».

Понимая, что психология художников-передвижников – это психология оппозиционеров, он всё-таки их никогда ничем не стеснял. Более того, Александр считал, что «не должно ограничивать свои заботы одним Петербургом, гораздо больше следует заботиться о всей России: распространение искусства есть дело государственной важности». Эту цель ставили перед собой и передвижники.

Не размениваясь на мелкие подачки, Александр предоставлял им крупные заказы общенационального значения и покупал наиболее выдающиеся картины. Со временем передвижники стали для него олицетворением современной национальной культуры. «Я всегда смотрел на “Товарищество” как на представителей передового русского искусства».

«Для русской культуры он был, может быть, самым лучшим из русских монархов» (Сергей Дягилев).

Тогда же у супругов состоялась встреча с Иваном