Воротников, не растерявшись, в один прыжок оказался у стены, намереваясь включить пожарную сигнализацию, но Таипов предупреждающе поднял руку:

— Гена! Погоди…

Что заставило Альберта Ивановича так поступить, он и сам не знал. Боль в сердце достигла пика, заставляя этот жизненно важный орган бултыхаться на грани предынфарктной боли.

Холод как будто сковал людей, находящихся в кабинете. Лишь пар от дыхания — и ни единого слова, ни движения, ни жеста. Плотность чудовища не казалась абсолютной, фигура просвечивала, но рассмотреть было можно хорошо.

Очевидно, что жутковатое обличье представляло собой нечто вроде скафандра, предназначенного для изоляции от внешней среды. Вот шлем с удлиненной лицевой частью, с непрозрачными круглыми щитками в районе глаз — скорее всего, усовершенствованные «окна», позволяющие воспринимать цвета в разных видах излучения, от ультрафиолетового до инфракрасного. Такое ощущение, что и золотое напыление на зрительных щитках есть, для уменьшения вредного влияния солнечных лучей. Система трубопроводов для поддержки жизнеобеспечения, широкие перепонки между рукавами и штанинами, подобие горба, выпирающего за спиной, — то ли реактивный ранец, то ли что еще… И какая-то часть брони, которая закреплена на скафандре — не защита, а блоки аккумуляторов, и весь скафандр покрыт тонкой, переливающейся металлической пленкой с розоватым оттенком.

Чудовище повело своей клювастой головой из стороны в сторону, как будто осматриваясь, и, наконец, зафиксировало взор на Альберте Ивановиче. В этот момент распахнулась дверь.

— Стоять! Руки за голову! — Охрана секретного объекта, естественно, сработала, как действовала бы по инструкции для внештатной ситуации.

Действие завершить не удалось, потому что трое дежурных секьюрити замерли в статичных позах, как и все, кто был в кабинете заведующего лабораторией. Кроме самого заведующего, схватившегося за сердце, когда полупрозрачный монстр снял свой шлем, выпуская облако морозного пара и показывая скрытое этим шлемом лицо.

И сердце, этот многострадальный жизненно важный орган, захотело пропустить удар или вовсе встать намертво.

* * *

… Они медленно двигались по песку, приближаясь к серым палаткам: человек в светлой рубашке и летних брюках и частично прозрачный, но все же хорошо видимый монстр, ноги которого песка вовсе не касались. Валентин, прислушиваясь к перебранке домофеев, как раз закончил бросок в мишень последнего ножа и остался доволен результатом, когда вдруг почувствовал волну холодного воздуха, мгновенно обернулся и увидел этих двоих.

Рука сама нырнула вниз, выхватывая пистолет из-за пояса джинсов, но при приближении человеческой фигуры мужчина осознал, кто это, хоть и продолжал держать оружие так, чтобы открыть огонь в любую секунду.

— Это я, я! Не стреляйте! — сказал человек голосом слегка запыхавшегося Альберта Ивановича. — Из ряда вон денек нынче, что поделать…

Конечно, бродяге не составило труда прыгнуть в тот мир, откуда сам он был родом… Рискнул-таки! Но вместе с морфом?! И идут чуть не под ручку!

— И Тха-Сае… держите ее, скажите, что опасности нет! Скорее, скорее…

Вот тогда-то майор и метнулся в палатку, хватая черноволосую девушку, прежде чем она успела бы воспользоваться синхом.

— Опять морф! Холод! Пусти меня! — безуспешно вырывалась та; Валентин старался не надавить ненароком на черную сумочку на поясе, чтобы не повредить синх.

Полупрозрачное чудовище даже не пыталось войти в палатку, зависнув в воздухе в нескольких сантиметрах над песком. Таипов утер вспотевший, несмотря на исходящий от монстра холод, лоб и коротко прошептал:

— Я пойду… Подожди…

Он запнулся, не решаясь выговорить имя сына.

* * *

Когда все в кабинете застыли, превратившись в статуи, Альберт Иванович беспокойно завертел головой, все так же держась за сердце. Между тем, монстр коснулся того места, где должна была быть его шея, и взялся неуклюжими с виду клешнями-когтями за какие-то трубки. Как в замедленной съемке, Альберт Иванович видел, что морф снимает свой шлем, похожий на голову птеродактиля, и открывает лицо.

— Нет, — прошептал мужчина. — Нет…

В облаке морозных кристаллов, вырвавшихся из-за ворота скафандра, показалось человеческое лицо. То есть, казалось бы, вполне человеческое, если бы не покрывающие кожу тонкие, блестящие металлические пластинки: на висках, надбровных дугах, под глазами. Лицо было белым и бесстрастным, словно вылепленным неким скульптором из неведомого материала, и обрамляли это лицо рыжеватые волосы, припорошенные инеем… И даже кое-где на коже проглядывали веснушки, перемежаясь с тонкими, мерцающими пластинами.

Лицо не имело возраста, но только на первый взгляд. Приглядевшись, Альберт Иванович понял, что принадлежит оно взрослому мужчине, лет тридцати пяти, хотя на лбу или вокруг глаз не легла ни единая морщинка. А хуже всего то, что лицо было узнаваемым…

Не зря давило сердце у Таипова. Потому что первое же имя, пришедшее на ум при виде того, кто скрывался под шлемом, с болью и ужасом сорвалось с губ:

— Леша… Леша?!

Это было немыслимо, противоестественно, страшно! С этим невозможно было смириться, но факт оставался фактом: отцовское сердце безошибочно опознало сына. «Как хорошо, что Галя не видит, умом бы тронулась…» — машинально подумал Таипов о жене. Он чувствовал, как волосы на голове приподнялись дыбом. Невзирая на холод, мужчина быстро поднялся с места и сделал шаг по направлению к Алексею.

Алексей, или же тот, кто принял его облик, медленно покачал головой, словно вспоминал давно забытое движение, и сам удивлялся, что оно удалось.

— Пока не подходи… рядом холодно… — низким, лишенным всяких эмоций голосом произнес морф. — Я смотрел… узнал… не ожидал… не думал, что тебя увижу… Где малиновка?

Таипов сообразил, что речь идет о Тае, и развел руками.

— Ушла… Далеко ушла, я думаю. Почему «малиновка»?

И тут же мысленно обругал себя старым идиотом: что, больше нечего спросить?!

— Похожа… — медленно выдавил Алексей. — Я придумал… для них для всех… чтоб живее… они одиноки и никому не нужны… живут как птицы… похожи на этих птиц… Их такими делают намеренно… Раньше называли просто фэйками… погрешностями… как будто у них нет души…

«Так я же слышал! Так ведь Леша увлекался орнитологией… Он же мне и сказал про малиновку, когда я звонил домой!»

— Жаль ее… но надо вернуть… время нестабильно… энтропия… все посыплется… и так уже сыплется… надо закрыть…

— Что закрыть, мой мальчик? Закрыть время?!

— Да. Вашу реальность тоже… от проникновений… Насовсем. Трудно дышать… надену… будешь слышать мои мысли… мне так проще общаться…

— Надень, конечно, шлем! Скорее! — забеспокоился Таипов.

Страшная голова с длинным клювом вернулась на место, и почти сразу же на Альберта Ивановича обрушился поток информации, в виде отдельных картинок и целостных образов, разобраться в которых с лету не получалось. Картинки смешивались с незнакомыми терминами, суть которых постепенно заменялась земными аналогами, и вряд ли их можно было считать точными… Стараясь успокоиться, заведующий лабораторией прижал ладони к вискам, будто хотел остановить льющиеся сплошной лентой картинки, и вот уже, как в свете фонаря, стали вырисовываться отдельные сцены и их взаимосвязь.