Спать пионеры категорически не желали. В койки легли, нозасыпать не собирались.

Еще бы. Столько новых впечатлений за день, столько новыхлиц. И каждый должен был выплеснуть эмоции. Какой тут сон?.. Но едва кто-то извоспитателей заходил в палату, все прятались под одеяло и притворялись спящими.

— Если я еще хоть раз услышу чей-то голос, вся палатазавтра останется без… Без… Без чего-нибудь, но останется… — ЕвгенийДмитриевич использовал проверенный метод. — Я ясно сказал?

— А мы спим.

Выйдя из палаты, он решил применить еще один прием изарсенала оперативно-розыскной деятельности — негласное прослушивание.Громко топая, прошел по коридору, затем на цыпочках вернулся и прислонил ухо ктонкой двери.

Несколько секунд было тихо. Потом заскрипели кроватныепружины.

— Давай, дальше рассказывай!

Даже шепот различался довольно хорошо.

— Да, давай! Он ушел…

— Ну, в общем, они в тайге прячутся и людей едят. Однаженщина пошла в лес за ландышами. Он нее только одежда осталась. И голова.

Кольцов узнал голос Арсения.

— Да ладно врать! — возразил кто-то.

— Не вру я! Мать сказала, в газетах писали. Один якобыодноглазый и однорукий, а второй на черта похож.

— Точно! — поддержал второй голос. — Я тожеслышал. Задушили и съели. Их не поймали еще. Могут и здесь появиться.

— Пусть только попробуют… Мне брательник нож дал.

Ого! Хороши детишки! С холодным оружием! Евгений Дмитриевичвспомнил свое пионерское детство. Они тоже рассказывали друг другу всякиестрашилки перед сном. Про «желтые пятна», «пиковую даму» и «черную руку»,вылезающую прямо из стены… И про людоедов, и про ужасных чудовищ, пожирающихдетей. И всегда находился кто-то смелый, с братовым ножом илисамострелом-поджигой. И вожатые тоже не могли заставить их успокоиться изаснуть. В конце концов дети засыпали сами, забившись от страха под одеяло.

Кольцов постоял немного, потом вернулся в каморку, решив невмешиваться в разговор. Через час сами угомонятся. Он разделся и повернулсялицом к стене, не погасив лампочку.

Одноглазый и однорукий не спал. Сидел на своей раскладушке итаращился в темное окошко.

Что он там видел? Не плац, и не футбольную площадку, и неотражение лампочки. Из окошка ему улыбалась Татьяна Павловна. А он улыбался ей.

«Наш Сумрак, кажется, влюбился, — кричали цирики вШИЗО…»

Ну, влюбился, это, наверно, громко сказано. Но что-топохожее на это доисторическое, но не потерявшее актуальности чувство в Витинойдуше проснулось и зашевелилось. И он при всей своей трезвой практичности недумал в настоящую секунду о том, что никаких перспектив у этого чувства нет.Ничего не просчитывал и не анализировал. Совершенно забыл, что он беглыйкаторжник, а вовсе не воспитатель шестого отряда, что ничего общего с этойсимпатичной женщиной у него нет и быть не может. Что он почетный членворовского сообщества, стремящийся получить корону. И, согласно законам, неимеет права на семью и постоянный угол (хотя никто эти законы давно уже несоблюдает)…

Но сейчас он думал не об этом. Расстраивался, что на глазудурацкая повязка, на заднице идиотские шорты без ширинки, на ногах кеды, наруке гипс. Что вряд ли у Татьяны Павловны возник к нему не профессиональный, ачеловеческий интерес. Ей, конечно, важнее сын-обормот. Повезло сыночку, кстати.Возмездие придется отложить.

И положенца пока не интересовало, что там у нее с личнойжизнью, есть ли муж или хахаль. Кто она сама по себе, что за человек? Ему былохорошо от того, что он просто встретил ее, что она говорила с ним… Даже раныныть перестали, вернее, ныли как-то по-другому. Сладостно, что ли…

Короче, цепануло. За живое. Авторитет авторитетом, обычаиобычаями, но… Природа брала свое.

Сумрак оторвался от окошка и посмотрелся в «мартышку». Да, стакой рожей только петухов пугать, а не о шашнях думать. Двадцать лет лагерейеще никого не сделали привлекательней. Хорошо хоть, перед побегом подстригся уосужденного стилиста за две пачки чая — основную лагерную валюту. Хотястилист подстриг бы его и «в уважуху». Но Сумрак предпочитал платить. Люди отэтого сразу добреют и подходят к делу с душой.

Он осторожно приподнял повязку. Синяк еще пугал своимигабаритами и цветом. Нет, с таким украшением в свет выходить не стоит. Никакихшансов на взаимность. Хотя и так, наверное, никаких…

В двери комнатки негромко постучались. Сумрак вздрогнул иосторожно, практически бесшумно подкрался к порогу, взяв с тумбочки столовыйнож. Сначала посмотрел в замочную скважину и лишь потом приоткрыл дверь. Вкоридоре стоял босой мальчик в майке и трусах. Мальчик плакал.

— Чего тебе, пацан?

— Виктор Сергеевич, там возле кровати паук…

— И чего?

— Я боюсь… Уберите его, пожалуйста.

— О, блин…

Озадаченный Виктор Сергеевич вышел из комнатки.

— Не дрейфь… Пауки не кусаются.

— А вдруг этот кусит? Он большой, — пацан утернос.

— Ну ладно, пойдем, посмотрим.

Палата уже спала. Пацан не обманывал. Прямо над егокроватью, стоявшей в углу, висела живописная паутина, в центре которой нагло расположилсякрупный представитель отряда членистоногих.

На зоне убивать пауков и разорять их паутину запрещалось.Пауки — хорошая примета, и их никто не трогал. Но объяснять сейчас этодесятилетнему пацану как-то стремно.

— Ну и чего ты испугался? Он сидит, мух ловит. Ты емудо зад… До лампочки.

— А если он на голову прыгнет?

— На хре… Зачем ему прыгать? Говорю, не бойся. Ты чего,ба… девочка? Вот смотри…

Виктор Сергеевич снял кеды, залез на кровать и протянулпалец к паутине. Паук дернулся и переместился ближе к пальцу. Воспитатель тутже одернул руку. «А вдруг и правда цапнет? Вон, здоровый какой. Что у этойтвари на уме?» Но потом все же вновь приблизил палец к паутине. Он ведьвсе-таки авторитет. Не к лицу перед насекомым пасовать.

— Видишь, не кусает. Это ж не медведь. Он толькокомаров ловит.

В этот момент паук молнией сиганул к пальцу. ВикторСергеевич, однако, устоял на ногах, хотя и занервничал не на шутку. Но паукпробежал мимо и скрылся в темном углу — видимо, почувствовал опасность.

— Все, он убежал. Больше не придет.

— Спасибо, Виктор Сергеевич.

Прежде чем обуться, воспитатель заглянул в кеды. Хитрые этидетишки со своими подходцами… Кнопок в кедах не было.