– Вот это город Вашингтон тут, столиция нации, где Президент Соединенных Штатов Америки и все остальные, – и глаза себе трет, а я глядь поближе – и вижу, тама в Вашингтоне куча всево колосится, птушта слышу я, как оно гудит повсюду, када у реки ахтобус медленней поехал на красный огонь, и голову в окно я высунул поглядеть. Ну, никада не видал я таково здоровенново неба да стока изяшных сурьезных облаков, какие проходили поутру над Вашингтоном Соединенных Штатов.

После этово, деда, уж не до сна мне было особо. Дюже жарко внутри у города Вашингтон, када мы тама остановились, и пришлось на другой ахтобус переседать, какой писан НЬЮ-ЙОРК на нем, и весь битком? Все на свете выстроились к тому ахтобусу на Нью-Йорк да внутри сидели, потели. Куда тут спать, тока от у братца маво на руке, а сидеть надоть было прямо на том заднем диване, и голова у меня ронялась дюже неудобно, а бедное плечо у нево было такое жаркое. Ахтобусник грит такой:

– Следующая остановка Балтимор, – да сбежал тока куда-то что-то другое делать и взад не вернулся потом еще дюже долго. В общем, жалко мне было, что мы не в том ахтобусе НОЧЬЮ да в той ГЛУХОМАНИ. По всему ахтобусу взад-вперед детки плакали, им так же скверно, видать, как и мне. Я в окошко глядь, а тама тока стенка с одной стороны да стенка с другой, а солнце по крыше лупит, и пфуй! так все окаянно жарко, что меня даж мутить стало. Я себе грю: «А чё тута окошко никто не откроет?» – и вокруг гляжу, а тама все потеют, тока к окошку даж не рыпнутся. Я Дылде грю:

– Давай окошко откроем, а то помрем мы тута. – И Дылда как давай тянуть да дергать, да обарывать то окошко, тока оно ни капельки не поддается.

– Пфуй! – грит. – Надо думать, это один из тех современных автобусов с кондиционированьем воздуха. Пфуй! – грит Дылда. – Поехали уже, автобус, надуй нам сюда чутка воздуху. – А дядька спереди к нам вертается и глядит на нас эдак, а потом сам как давай свое окошко пробовать, да тока оно тож не колыхнет, а он знай себе потеет да ругмя ругается. Тута такой здоровенный солдатище подходит, руку вытянул, да как дерг то окошко вверх, и оно опять даж не дрыгнулось. Потому все сызнова стали вперед глядеть да потеть себе дальше.

В общем, знашь, ахтобусный водитель этот взад опять пришел, глядит – Дылда еще чутка за окошко дергает, – да грит:

– Оставьте, пожалуйста, это окно в покое, вы сели в автобус с воздушным кондиционером, – и давай на кнопы у себя впереди тыкать, када ахтобус заводит, и грю тебе: отличнейший свежий воздух как подует по всему этому ахтобусу, от тока одно плохо – через минуту все замерзли, а на мне весь пот ледяной водой стал. И от Дылда, он опять за то окошко дерг, чтоб горячий воздух обратно запустить, но опять ничё не смог, и мы в окошко глядь – а тама эти красивые зеленые поля, и Дылда грит, это МЭРИЛЕНД, и какая жалость, что он на солнечной травке поваляться не могет. Я так прикидваю, всем оно так же было.

Деда, путешествить – это тебе самая легкая и приятственная штука на свете, но тута ты точно много чё иннересново видать можешь, и взад их опять тоже не вкатишь.

Как добрались мы до Филадельфии, народ из ахтобуса-то повыходил, так мы с Дылдой себе хрясь – и новые места заняли, прямо перед окошком у водителя, да купили себе газировки апельсинной, как лед, а лучше ней и нету ничё, ежли тебе тошновато. Дылда грит:

– Теперь можем впереди сидеть, птушта линию Мейсона-Дикси уже переехали12, – а я у нево спрашваю, чё это такое, и он грит: это черта закона Джима Вороны13, а када я спрасил, кто этот Джим Ворона, он мне грит: – Эт’ ты, малец.

– Никакой я вообще не Джим Ворона, – грю я ему, – птушто ты ж мое имя знашь – Живописный Джексон.

– О, – грит Дылда, – во как? Ну, этого я никогда не знал, не-а. Слушь-ка сюда, Джим, – грит он, – что ли ты не знаешь ничего про закон, который гласит, что тебе нельзя сидеть впереди в автобусе, пока автобус едет ниже уровня линии Мейсона-Дикси?

– Ты чего это меня Джим обзывашь?

– Ну-ну, Джим! – грит он и сурьезно так языком мне прицокиват. – Ты мне это хочешь сказать, что про линию эту ничегошеньки не знаешь?

– Каку еще линию? – грю я. – Не видал я тута никакой линии.

– Как? – грит он. – Э, да мы ж только что ее переехали в Мэриленде. Разве ты не видел, как Мейсон и Дикси ее держали через дорогу?

– Ну, – грю я, – а мы как, прямо по ней проехали тада или поднырнули? – и пытаюсь я себе такое припомнить, были ли, нет ли, а прям никак. – Ну, – грю, – наверно, тада я спал в это время.

А Дылда тута как давай хохотать, да волосья мне ерошит, по коленке меня лупит.

– Джим, убиться мне с тебя!

– А линия та на что похожа? – спрашиваю ево, птушта я ж пока не такой смышленый стал, чтоб знать еще, что это шутка, вишь. Ну, Дылда, в общем, сказал, тож не знат он де, как такая линия выглядит, потому как никада ее не видал, не больше, чем я.

– Но линия такая есть, вот только одна штука с ней – не на земле она, да и не в воздухе, а просто в голове у Мейсона и Дикси, как и все остальные линии, границы там у стран, у штатов, параллейные тридцать восьмые линии14 да линии железных занавесов в Европе – все это воображамые линии у людей в голове и никаково отношения к земле не имут.

Деда, а сказал Дылда все это прям тихонько так, а после Джимом меня уже больше не звал, тока грит себе:

– Да, сэр, так оно все и есть.

Тута дядька водитель вернулся такой и грит:

– Все на борт до НЬЮ-ЙОРКА, – и я ж грю тебе про путешествия и как взад их не вкатить, мы прям тока вперед и поехали. Ухуу! Прямо впереди тама дорога эта на Нью-Йорк, и поток машин этот то туда, то сюда, вжик, шух, а дядька водитель тока сидит за той своей баранкой, ни мышцой не вздрогнет, да глядит прям перед собой и здоровущую эту машину вперед гонит прямо да быстро, как тока