— Допил компотик?

— Быстро кончился, — расстроенно ответил парень, отложив в сторону опустевший пакет.

— Ну слушай. Как ты, вероятно, догадываешься, люди — общественные животные.

Антона немного покоробило сравнение с животными, но он промолчал.

— А это бесконечный источник неустранимого противоречия между личностью и обществом. Иными словами, индивидуум хочет совсем не того же, чего коллектив в целом. Ну и как, по-твоему, они умудряются сосуществовать? — Михаил посмотрел на Антона, но, не дождавшись ответа, продолжил сам: — Очень просто. Коллектив больше, а потому — сильнее одиночки. Как результат — он диктует одиночке правила поведения. Если не согласен, то изволь жить вне общества или создавай свое, с твоими правилами. Вроде бы все логично, но есть проблемы.

Во-первых, люди вне общества жить практически не способны, а во-вторых — определяют правила коллектива другие индивидуумы. Сам коллектив если и имеет какое-то общее сознание, проявляет его все равно через отдельных особей. То есть, как это и принято в диалектике, разрешение одного противоречия тут же порождает новое. Правила поведения могут быть дурацкими или служить только части общества или даже интересам только одного индивида, — Михаил вздохнул. — Тот бардак, который ты видишь вокруг, как раз с этим и связан. Санитарные правила, которые выработали города, на самом деле вовсе не действуют в интересах людей вообще, человечества в целом, они обслуживают совсем небольшую группу.

— Я, конечно, больше по диэлектрикам, а не по диалектике — нас этому не учили. Но если я правильно понял, вы хотите сказать, что я чем-то угрожаю этим неведомым людям? Поэтому меня пытались убить?

— Как ни странно, да. Понятно, что кость в горле у них — я. Но твой пример, твой поступок — это твое бегство туда, где, как они всех уверяют, человек жить не может, — угрожает. И я, скажу честно, собирался это использовать.

Антон задумался, потрогал пустой пакет из-под компотика и проговорил, как будто размышляя:

— Я как патрон? Сам по себе — просто кусочек латуни, пороха и свинца. Но в оружии, в руках того, кто им управляет, — страшная угроза?

— Ну, не до такой степени, конечно, ты же все-таки человек, но аналогия верная. Только представь патрон, который вместо того чтобы стрелять, начинает интересоваться у стрелка: а куда это вы, любезный, намереваетесь палить?

Антон усмехнулся, помолчал и, посмотрев на Михаила, спросил:

— Ну и куда же вы, любезный, намереваетесь палить?

Тот, откинувшись на стену, засмеялся:

— В санитарные правила! В святую святых городов! — Михаил внезапно прервался и удивленно уставился на парня. — Ты вообще как? Нормально?

— Если вы про то, что сегодня меня пытались убить, а я потом, очень похоже, убил человека, — вроде нормально.

— Не, парень, я не про это. Где твоя маска?

Антон поморщился:

— Бросил я ее. Мешалась только.

— Ну и?

— Откуда я знаю? Пока дышу. Слез вроде нет. Там посмотрим.

— Эх, Антошка-Антошка, ничего ты не понял! Ты сейчас в своем главном страхе поднялся на новый уровень!

— Чего? Я ничего не боюсь! — буркнул парень и сразу смутился, настолько нелепыми показались ему собственные слова.

— Зря, паря. Ничего не боится тот, кто никто! По страху можно определить, что за человек перед тобой, лучше любой анкеты. Не в том смысле, хороший он или плохой, трус или храбрец, а в том, на каком уровне живет человек! То, чего мы боимся, показывает, как мы живем. Не только в смысле окружающих нас условий, но и в смысле напряженности нашего внутреннего мира. Например, боится некая женщина гриппа так сильно, что готова сама себя запереть в тюрьму. Это значит, что она живет в очень хороших условиях, но сама по себе никчемна. Может, она и способна на великое, но предпочитает, назовем это так, спокойствие.

А вот такая же где-нибудь в первобытном лесу сражается за жизнь свою и своих детей. Ее страх проще и мощней, потому что она не только живет в тяжелых условиях, но и сражается с ними. Ее страх отражает напряжение каждого ее дня, каждого поступка. Если их сравнивать, то у одной жизнь еле теплится, а у другой горит как факел, — Михаил замолчал, посмотрел на внимательно слушающего парня, почесал макушку и продолжил: — Хотя зря я женщин сюда приплел — у них все очень специфично. Давай я тебе другой пример приведу? — Антон молча кивнул. — Вот представь — война. Помнишь, в позапрошлом веке была такая страшная? Вам про нее-то рассказывали хоть?

— Зря вы так. Учили конечно. И читал я много.

— Ну и отлично. Там люди жили и сражались в нечеловеческих условиях годами. Ну, те, кто выживал. Представь, поздняя осень, дождь, холод. Ты сидишь после неудачной атаки в оплывающем мокром окопе и куришь. Вам не повезло — ваш взвод только что потерял до трети бойцов. На другом склоне холма, под которым ты сейчас сидишь, остались два твоих друга. Земля трясется — бьет артиллерия, пытаясь сколупнуть выявленные ценой их жизней огневые точки. С минуты на минуту она умолкнет, и тогда прозвучит команда: вперед!

Возможно, этот мокрый холм — последнее, что ты видишь в своей жизни. Тебя трясет непонятно от чего — то ли от холода, то ли от напряжения. И тут в окопе появляется хорошо выбритый, чистенький лейтенант, подходит к тебе, смотрит и говорит: «Товарищ боец! А вы знаете, что курение опасно для здоровья и может вызывать рак легких»? И протягивает тебе какую-то книжечку. Мол, возьмите, почитайте — там все написано. Что ты сделаешь?

Антон думал недолго:

— Как что? Возьму, конечно. Вдруг выживу, а бумага на раскурку завсегда в дефиците. Ну а если толстая, то ее помять можно — сгодится на другое дело.

Михаил опять рассмеялся:

— Вот видишь? Что тебе страх умереть от рака, когда под боком есть на порядок более близкий?

— А маска тут при чем?

— Как при чем? Когда засвистели пули — твои страхи перебрались, если можно так сказать, в другую весовую категорию. Что тебе аллергия? Как курение для того бойца. Она тебе мешала сражаться с новым ужасом, и ты ее бросил без сожалений.

Помолчали. Антон обдумывал услышанное. Ну, надо признать, жить, конечно, стало веселее. Только вот такое веселье лучше всего вспоминать, сидя в тихом и спокойном месте, попивая горячий глинтвейн и трясясь от совсем не страшного страха ненароком простудиться. По всему получалось, что лучше всего ему было, когда он вернулся домой, в город, после того давнего приключения на реке, и хвастался им перед друзьями. Что-то, правда, не вязалось, не устраивалось в стройную схему — зачем-то же он сбежал из того счастья? По логике Михаила получалось — для того чтобы бояться. Антон вдруг понял, что еще недавно он ужасно боялся возвращения, боялся вновь очутиться в однообразно унылом спокойствии.

— Дядь Миш! Я так и не понял — чем же я им так опасен? Или пусть не я, а вы? Зачем нас убивать?