Козел, когда мы привязывали ему «вымя», несопротивлялся, похоже, ему понравился процесс. Поросята, пописав еще раз пять,мирно улеглись у ног млекопитающего. Кур мы привязали веревками за лапы ипосадили на искусственный плетень. За забором, так, чтобы Николай их не увидел,лежали на полу долговязые девушки – в их задачу входило крепко держать бечевки,чтобы несушки не попытались слететь с фальшивой изгороди.

Не успели сцену оформить, как появился Фомин.Думаете, он пришел в восторг и начал хвалить подчиненных, которые в рекорднокороткий срок ухитрились сделать из козла козу и соорудить в студиикрестьянское подворье? Ан нет.

– Почему они не кудахтают и не машуткрыльями? – с ходу принялся критиковать режиссер.

– Кто? – уточнил Миша.

– Коза! – рявкнул Коля. – Ипоросята!

Повисла нехорошая тишина.

– У них нету крыльев, – решилась япрервать тягостное молчание. – Но если желаете, вмиг оформим летающихсвинок!

Фомин посерел.

– Ежу ясно, что крылья только у кур!Мишка, не задавай кретинских вопросов. Хлопать перьями обязаны птички!

– Курица не птица, – очень некстатипродемонстрировал эрудицию Жорик. – Она – дичь!

– Девочки, дерните за веревки, авось онизакудахтают! – закричала Лиза.

Девицы дружно выполнили приказ, несушкивздрогнули и молча упали за забор.

– Этот дебил, – завопилНиколай, – этот дебил…

– Мы здесь! – хором отозвалисьдолговязые.

– Не о вас речь! Жорик дебил! Подсунулнемых кур! – пошел вразнос режиссер.

– Коля, – ласково прожурчалМиша, – не парься! Заснимем, потом озвучим!

– Действительно, – расслабилсярежиссер. – Начали! Мотор! Фрося, дои козу, дои, дои! Супер. Теперь пей!Больше счастья! Ты обожаешь молоко! Глотай, мне нужно движение шеей! Эй, не тормози!

– Не хочу, – плаксиво протянулаФатима.

– Стоп! – завопил Николай. –Что значит «не хочу»? О хотении тебя не спрашивали! Глотай!

– Нет, я ненавижу молоко!

– Ты актриса! – настаивалрежиссер. – Фрося деревенская девушка, она обожает сливочки!

– Нет! Фу! Оно грязное, через перчаткутекло! – ныла Фатима. – Гадость! Воняет.

– Можно подумать, мы блокбастер снимаем,а ты звезда Голливуда, – всплеснул руками Фомин. – Хорошкочевряжиться, пей! Иначе съемочный день коту под хвост. Мотор!

Фатима схватила крынку, закрыла глаза и сталаделать судорожные глотки.

– Снято, – сжалился наконец Фомин.

Актриса отшвырнула глиняный горшок, тотнезамедлительно развалился на куски.

– Меня тошнит, – позеленела Фатима икинулась в туалет.

Съемочная группа начала обратный процесс –теперь козу превращали в козла.

– Чего она там застряла? –поинтересовалась Лиза, когда студия приняла первозданный вид.

– Пойду посмотрю, – предложила я иотправилась на поиски туалета.

Моя мачеха Раиса, большую часть жизнипрослужившая поломойкой и любившая по каждому мало-мальски достойному поводу, ато и без оного закладывать за воротник, не раз внушала маленькой Вилке:

– Запомни: сортир – лицо хозяйки. Нехрусталь, не ковер, не жратва хорошая, а тубзик. К иным придешь, так кругом красиво,глаз ломит от побрякушек. А за маленькую дверку глянешь – бе-е! Каков учеловека унитаз, таков и он сам.

Если Раиса права, то физиономия «Панды»смотрелась уныло. Никакого сверкающего фарфора, тихой музыки и трехслойнойбумаги. Умывальник имел отбитый край, стульчак «радовал глаз» поломаннойкрышкой, из крана текла ржавая вода, зеркало потускнело, а вместо пипифаксапредлагалась газета, засунутая за батарею, выкрашенную темно-синей маслянойкраской.

Фатима успела умыться и снять дурацкий парик.

– Тебе плохо? – спросила я.

– Нет, хорошо, – огрызнуласьактриса. – Отвянь! Тебя сюда не звали!

Я пожала плечами.

– Ухожу. Хотела убедиться, что молоко ненанесло вреда твоему здоровью. Ты права, противно пить невесть что и откуда.

– Извини, – вдруг тихо произнеслаФатима, – я очень устала, вот и хамлю.

– С каждым может случиться, –кивнула я, – это признак сильного человека.

– Да ну? – усмехнулась актриса.

– Если человек после напряженной работыни с того ни с сего начинает грубить, это свидетельствует о том, что он злитсяна самого себя за проявленную слабость, – пояснила я, – он не привыкпросить других людей о помощи и находится на грани нервного истощения. Слабаяличность начнет пускать сопли, отчаянно ныть. Из этих двух категорий людей япредпочитаю иметь дело с первой, а ты явно относишься к ней. Кстати, именноподобную личность ждет в жизни успех.

Если честно, то мне просто хотелось подбодритьФатиму, вызвать улыбку на ее лице. Но актриса неожиданно заплакала. Беззвучно,горько, безнадежно. Я быстро закрыла дверь на ржавый крючок, обняла девушку захудые, острые плечи и попыталась утешить.

– Ну-ну, не надо, ужасная съемказакончилась!

От Фатимы исходил нежный аромат фиалок. Намгновение мне вспомнилось что-то смутное, непонятное, связанное с запахом, сароматом пряностей, но тут Фатима сказала:

– На сегодня все закончились! А завтраснова здорово.

– Опять будут про «Матушку» делатьролик? – напряглась я.

– Нет, – горестно шмыгнула носомФатима, – вроде про фарфоровый завод. Я забыла, надо в ежедневникепосмотреть.

– Ты востребована, – решила япопытаться вернуть актрисе хорошее настроение, – это же счастье!

– Ага, востребована. В идиотскойрекламе, – скривилась Фатима. – Звезда роликов про лапшу и зубнуюпасту.

– Ничего, потом получишь настоящие роли,тебя заметят режиссеры. Они тоже люди, телевизор смотрят, запоминают лица.

Фатима швырнула в унитаз бумажный носовойплаток и со злостью спросила:

– Знаешь, сколько мне лет?

Я оглядела высокую тонкую фигуру, лицо без малейшихнамеков на морщины и предположила: