— Ведунья, — будто мысли прочитав, исправила она.

Ярко-голубые лучистые глаза улыбнулись. Женщина вгляделась в меня, пристально, не моргая, будто в самую душу заглянув. И перестала улыбаться.

— Тетя… — начала Дарла, но та вскинула руку, побуждая ее замолчать.

— Хорошо, что пришла, — сказала тихо. — Вовремя. Носятся над тобой черные тени, лютуют, укусить хотят, злом отравить душу твою. Но свет им мешает. Золотом ты окутана, девонька. Сильная любовь, настоящая, что нечасто теперь встречается, охраняет тебя, бережет от недобрых сил.

Она посторонилась.

— Проходи.

Я зашла в сад, утонув в райском уголке, где все цвело, пело, зеленело и растило плоды.

— А ты возвращайся на работу, — ведунья преградила дорогу племяннице. — Тебе в это лезть не следует.

— Передайте, пожалуйста, что я вернусь за документами, Дарла, — попросила я ее.

Девушка кивнула и ушла. Мы остались с ведуньей вдвоем.

— Меня не бойся, — она указала на столик под яблонькой. — Садись, почаевничаем.

Женщина взяла пузатый заварочный чайник и тонкой струйкой налила янтарный чай в кружку. Поставила передо мной розеточки с медом и вареньем, каждый заставила попробовать. И лишь потом перешла к волнующему меня вопросу.

— Ведьма она, Соломея эта, — изрекла, пожевав губами и будто выплюнув ее имя. — Стервь редкостная, уж прости за слово бранное, не привычная я к ним, но к такому отродью оно как раз применимо лучше некуда.

— Поняла уж, — я кивнула, чувствуя, как тает на языке мед, после сладости оставляя горчинку.

— Открыто воевать тебе с ней не следует, запомни, — ведунья постучала пальцем о стол. — Сила ее оттуда идет, черная, много. Разозлишь бабу эту, коли в открытую на нее попрешь, нож тебе в сердце воткнет и скажет, что так и было. А он поверит. Поверит, не сомневайся. Ибо опоила она его отварами колдовскими, путами черными окрутила, послушным сделала мужа твоего.

Это уж точно!

— Ты ее натуру видишь, а ему кажется, что ангел она небесный, явилась спасти его, собой пожертвовала. И не разубедишь, не старайся.

— И что же делать?

— Не одна она там. Вот в чем корень всех бед. — Женщина нахмурилась, вглядываясь во что-то в воздухе, видимое только ей. — И цель у нее иная. Мужчину хотела она, это верно, но есть еще что-то, тоже черное, мощное и сильное. И с тобой как-то связанное.

Этого только не хватало!

— А больше не вижу ничего, тенета сплошные да пауки жирные. Все опутала она своей паутиной, давно ее плетет. Только ты карты все спутала, вот и лютует теперь ведьма. На тебя все силы направила, чтобы со свету сжить соперницу, да прогадала она, выходит!

Ведунья задорно рассмеялась, хлопнув себя по коленям.

— Вот ведь смехота! Она тобой занялась, а Янур благодаря этому из тенет ее выскользнул, и сердце его тебя увидело. Полюбили вы друг дружку, в золотом свете оба, и никак ей теперь не подобраться ни к тебе, ни к нему! Опростоволосилась ведьма знатно! Значит, начнет торопиться она сейчас, ошибется, стало быть, неизбежно. Вот тот момент и лови!

Я вздохнула. Если бы хоть что-нибудь из этого поняла! Какой момент, как его ловить, что делать?

— Поймешь, как время придет, — ярко-голубые глаза ведуньи вновь улыбнулись. — Ты сильнее, чем думаешь, девонька. А теперь, подожди-ка, вещичку одну тебе дам.

Она прошла в дом. А когда вернулась, положила передо мной на стол кулончик с простым зеленым камешком.

— Вот, возьми, это от прабабки моей оберег.

— Но как же? Он вам, наверное, дорог!

— Бери, не думай! — отмахнулась женщина. — Сильный он очень, как магический кокон сработает. Не справится с ним Соломея. И запомни главное. — Внимательно на меня посмотрела. — Зло сильно, но добро сильнее. Сколько тьмы в свет не добавляй, он все одно светит. А если во тьму света добавить, она тут же тьмой перестает быть. Это самое важное!

Я прикоснулась к кулончику, и он засиял зеленым огоньком.

— Признал, стало быть, — удовлетворенно кивнула ведунья. — Ты носи его всегда с собой, и когда о любимом думаешь, сжимай в ладошке. Так светом и силой его напитаешь, а он вас обоих и защитит.

Женщина встала.

— А теперь иди, ждут тебя уже все — и в конторе, и дома заждались!

Кулончик грел мою грудь, когда я вошла в дом. Вместе со мной верхом приехала одна из дам, которые вчера восхищались Шушиком. Встретив ее в городе, я красочно расписала свой проект и пригласила в гости. Та клюнула. И за чаепитием в саду произошло судьбоносное знакомство нашей феечки Мии и этой женщины.

Девочки друг другу очень понравились и согласились попробовать жить вместе. Первый договор был подписан, и довольная парочка отправилась домой. Переживая так, будто своего ребенка отдала, я смотрела им вслед, напоминая себе, что по условиям документа феечка в любой момент может вернуться домой, если ей что-то не понравится.

А дальше заработало сарафанное радио. Народ повалил толпами. Большинство, конечно, были праздно шатающимися и попросту любопытствующими. Но среди остальных нашлись и волонтеры, и друзья для фамильярчиков.

К ужину я пристроила несколько десятков малышей. А когда поместье опустело, вернулся с работы мой супруг.

— Что происходит? — осведомился он, подойдя ко мне, сидящей за столом в кабинете.

— Я пристроила двадцать пять фамильяров! — сообщила, лучась от едва сдерживаемой гордости.

— Что ты сделала?

— Нашла компаньонов нашей феечке Мии, гномику Гансу, трем маленьким троллям, пятерым мышкам, а также…

— Лола, ты что творишь?! — громыхнул Янур.

— Что тебе не нравится? — я нахмурилась.

— От них уже один раз отказались, ты понимаешь? Как можно их отдавать неизвестно кому? Что с ними будет? Ты об этом подумала? Они столько пережили! Тебе и не представить их страдания!

На моих глазах вскипели слезы.

— Ты, прав я ничего не понимаю, — бесцветным тоном ответила, отойдя к камину. — Я ведь, как ты там говорил? — вспомнила слова, подслушанные в первое утро тут. — Избалованная капризная девчонка, которую надо просто потерпеть до дня Урожая. Так, кажется?

— Лола… — руки Янура обвили талию, но я сбросила их.

— Не хуже фамильяров знаю, что такое — быть брошенной, уж поверь. Моя мать жаждала родить мальчика, чтобы привязать отца к себе. Но родилась я, ошибка в ее планах. Она никогда не забывала мне об этом напомнить. А потом, когда отец женился не на ней, и вовсе отослала меня к кормилице в деревню. Та меня била, пока я не подросла и не научилась отвечать.

Голос задрожал. Прошло много лет, но отчетливо помню тот ужас, когда меня передали чужой женщине и велели ее слушаться. Никогда не забуду, как сбегала каждый день, как потом торчала у окна сутками, надеясь, что мама передумает и вернется.