— Все я отлично помню. Но и ты меня пойми: каждая кандидатура стоит около ста тысяч долларов. В парламенте — полторы сотни законодателей. Две трети мы должны уговорить принять нашу сторону. Вот и посчитай, сколько денег я должен выложить! — Бурмистров снова вернулся к столу, тяжело опустился в кресло.

Он достал из кармана черную коробочку с палехской картинкой на крышке, вынул из нее изящную золотую палочку, выполненную в виде булавки, и стал ею ковырять в ухе.

— Сократить расходы можно, — положив ковырялку в коробочку, продолжил свою мысль Бурмистров, — в том случае, если принять закон о приватизации нынешним составом думы. Ты прав: чего бы это ни стоило, а середняков нужно перетаскивать на свою сторону. До новых выборов. И этим я сейчас активно занимаюсь.

— В таком случае, Денис, я согласен выпить по рюмке коньяка. Как говорят русские, за успех нашего безнадежного дела.

Бурмистров засмеялся и вызвал секретаря:

— Настенька, пожалуй, мы выпьем с господином Кантона по рюмочке, — сказал он и обратился к французу: — Пьер, зачем тебе возвращаться обратно в Париж? Ты у нас совсем уже обрусел…

Сердюков первым соскочил с подножки автобуса и тут же был окружен пикетчиками.

— Когда нам будут выдавать зарплату? — схватил его за рукав один из забастовщиков с гневным лицом.

Депутаты, с усмешками поглядывая на Сердюкова как на жертву неосмотрительного поведения в условиях повышенной опасности, не останавливаясь, поспешили ко входу в здание думы.

Впрочем, Виктор Сердюков, председатель экологической фракции областной думы, в этот момент не считал себя жертвой. Мало того, он был даже немного счастлив, что встречу с его помощницей Леночкой Пряхиной после статьи в газете об их взаимных симпатиях теперь можно отложить до вечера. А значит, у него есть время подумать о предстоящем разговоре с молодой женщиной, которую он, как следовало из разоблачительного материала, соблазнил, пользуясь своими служебными полномочиями. Конечно, это было не так. Он, сорокавосьмилетний семьянин, имевший двух взрослых детей, давно был влюблен в Пряхину, которой на днях исполнилось всего лишь двадцать пять. И разве можно было говорить о каком-либо соблазне, если девушка нравилась ему еще в те годы, когда он не был депутатом и работал деканом гидрологического факультета, а Пряхина считалась его лучшей и самой умной студенткой. Именно с тех времен у них, как говорится, зародились обоюдные светлые чувства в отношении друг друга.

Сердюков повернулся в сторону пикетчика, который держал его за рукав, и узнал в нем рабочего водонасосной станции из поселка Марфино. Это был Федор Теляшин.

В бытность педагогом Сердюков не раз наведывался со студентами в Марфино, где проводил практические занятия. На насосной он рассказывал своим ученикам о системе водоочистки, учил правильно делать пробы и точно определять количество допустимых примесей в воде. Марфинские озера снабжали не только предприятия города водой, но и были основным источником питьевых ресурсов для миллионного населения. Тогда, во время практических занятий, он и познакомился с рабочим насосной станции Федором Игнатьевичем Теляшиным. Тот был добродушным мужиком, сам умел делать различные пробы и замеры, отлично разбирался в работе насосных агрегатов и как отец родной относился к студентам, не отказывая в их просьбах посмотреть или потрогать руками тот или другой механизм. А после работы не раз приглашал проголодавшихся учащихся вместе с деканом к себе домой и кормил всех наваристыми щами и жареной картошкой. А когда они со студенткой Пряхиной отправлялись гулять вдвоем по берегу водохранилища, Теляшин понимающе кивал им вслед и обещал не запирать дверь своего дома до самого утра.

— Пантелеич? — Глаза Теляшина округлились, когда он узнал бывшего декана.

— Он самый, — спокойно ответил Сердюков, не стараясь освободиться от крепкой хватки рабочего, который все еще продолжал держать его за рукав.

— Как же так, Пантелеич? — растерянно растягивая слова, произнес Телятин. — Полгода зарплату не получаем. Семьи голодают…

Сердюков оглядел стоящих вокруг него рабочих, нервно дернул щекой.

— Федор Игнатьевич, давай договоримся так. Я сегодня узнаю, в чем дело, куда девались ваши деньги, и завтра вам обо всем доложу…

— Хорошо, — ответил Теляшин. — Но мы не прекратим забастовку до тех пор, пока не выплатят деньги. Мы друг друга уже давно знаем, а потому, Виктор Пантелеевич, и вы помните, что я умею держать слово. Так вот, ни одна насосная не будет включена. Мы, как и в прошлый раз, перекроем железнодорожные пути, автомагистрали…

— Не пугай, Федор, — раздражаясь, отмахнулся Сердюков. — Если говорить откровенно, то мне жалко вас. И не потому, что кто-то вас обижает, а потому, что вы, как рабочий класс, все больше и больше деградируете.

Вокруг послышались гневные выкрики:

— Эк, как он нас кроет, собака! Сам-то к кормушке прибился, а на остальных ему наплевать…

— В морду ему!

— Тихо! — обернувшись к пикетчикам, крикнул Теляшин и с негодованием взглянул в глаза депутату. — Правильно, мы деградируем, но по вашей вине, власть имущих. Прорветесь к управлению и гребете все под себя! За депутатский срок стараетесь себя обеспечить на всю оставшуюся жизнь. И плевать вам, что те, кому вы давали так много обещаний и кто вас избирал, остались без средств к существованию. Разве не так, уважаемый Виктор Пантелеевич?

— Отчасти, — спокойно ответил Сердюков. — Но виноваты в этом только вы сами. Конечно, здесь, около областной думы, — вы сила, готовая разорвать всех на части. Но мне жалко вас. Здоровенные мужики, которые держат плакаты «Мы кушать хотим!», для меня смешны. Я не коммунист и не демократ, поэтому и не буду с вами заигрывать, давать обещания. Мне жалко вас потому, что именно по своей инициативе вы работаете «за бесплатно». И скажи теперь, Федор, какой уважающий себя человек может себе такое позволить? Мне непонятно, что это за рабство — вкалывать, если знаешь, что тебе не заплатят? Как можно полгода позволять, чтобы директор и его заместители дурили вам головы, в то время как строят себе трехэтажные коттеджи? Как можно, видя этих бандитов, которые вас окружают, не понимать, что вас дурачат?

— А мы понимаем, поэтому и пришли к вам, — уже миролюбиво сказал кто-то из толпы.

— Но почему вы самостоятельно не можете разобраться с ворами и бандитами, бездарными или мухлюющими управляющими и директорами?

— Ты что ж, Пантелеич, призываешь к насилию?

— Отнюдь нет. Есть более цивилизованные способы. Мы свободны. Поэтому не стоит надеяться на депутатов, губернатора, правительство, как когда-то на доброго царя, наконец, а самим решать свои дела…

— Так мы же ничего не умеем! Всю жизнь работали только по специальности…

— Потому что лень — мать всех пороков! — Сердюков засунул руки в карманы. — Кроме как крутить вентили на насосных станциях, вы ничего не умеете. А обучаться чему-то новому, рисковать, пытаться отстаивать свою жизнь сызнова — не хотите.