— Папа, он еще и грубит! Давайте сдадим его в милицию.

— Отстань от него, Эдита, — женщина поднялась с софы, подошла к Юрке и положила руку ему на плечо. — Я уверена, что он уже раскаялся и впредь в сад лазать не станет. Захочет яблок, подойдет и попросит. Ведь правда, мальчик? Как тебя зовут?

— Юрка, — хмуро ответил он.

— Ну тогда, Юрка, садись за стол, будем пить фруктовый компот и есть яблочный пирог.

— Не хочу, — ответил он, хотя в горле все пересохло и ему очень хотелось пить. — Мне домой пора. Уроки делать.

Мужчина улыбнулся:

— Ты действительно не хочешь с нами сесть за стол?

— Уроки… — снова повторил Юрка и облизнул пересохшие губы.

— Тогда проводи его, Эдита. До калитки.

Юрка, волоча ноги, словно под конвоем, шел по песчаной дорожке. Он впереди, а сзади — конвоир-девчонка. Он отодвинул щеколду, не оглянувшись, открыл калитку и хотел было покинуть злополучный сад. Но за спиной раздался приказной голос девчонки:

— Стой!

Он повернулся. Она стояла перед ним и в вытянутых руках держала две огромные желтые груши.

— Возьми.

— Обойдусь.

— Ну возьми же, я тебя прошу.

Он молча взял фрукты и, не сказав ни слова благодарности в ответ, побежал домой.

А через полтора месяца уже смог отблагодарить ее за подарок. Однажды, выбежав из школы на улицу, он увидел, как два пацана, выхватив у нее портфель с нотами, дразнились и перекидывали его из рук в руки. Эдита, плача, металась между мальчишками, но забрать свою «нотную грамоту» так и не могла. И он, не раздумывая, полез в драку.

…Эдита, как когда-то в тот памятный вечер и ее мать, сидела на софе с газетой в руках. Он бережно снял Фильку с плеч и поставил на пол. Мальчишка тут же опустился на колени и с силой толкнул игрушку. Милицейская машина покатилась по полу.

— Дядя Юра, а вы тоже были милиционером?

— Был, — кивнув в ответ, подтвердил Агейко.

Эдита поднялась с софы, подошла к нему и, обволакивая ароматом дорогих духов, прижалась к его щеке.

— Как долго ты к нам не заходил! Я ужасно по тебе соскучилась. Почему ты стал меня избегать?

— Дядя Юра, а вы на такой же машине ездили?

— Приходилось, — почти касаясь губами уха Эдиты, ответил Агейко.

— Филипп, — отстранясь, строго сказала она. — А тебе, дружок, пора на боковую. Ну-ка, бегом в спальню.

Они остались вдвоем.

— Так ты можешь объяснить, какая собака тебя укусила? Почему ты стал избегать встреч со мной? Разлюбил?

— Ты же сама прекрасно знаешь, что нет, — он подошел к ней, обнял за талию и привлек к себе. — Я, как и двадцать лет назад, безумно тебя люблю.

— Ну уж! — с сомнением возразила она. — Двадцать лет назад ты больше любил лазить по чужим садам и огородам…

Эдита хотела сказать еще что-то, но он не дал ей договорить. Он поймал ее губы, и теперь они оба медленно передвигались в сторону софы…

— А ты начинаешь седеть, — она натянула на себя простыню и положила голову ему на грудь. Он гладил ее плечо и, размышляя о чем-то, смотрел в потолок.

— О чем ты думаешь? — спросила она.

— О тебе, — хрипло ответил он.

Она обхватила его за плечи и крепко прижалась к нему. Ее губы нежно прикасались к его щекам, носу, подбородку.

— Слышишь, не ревнуй меня. Никогда не ревнуй.

— Но ты даешь повод…

— Я?!

— Ты же не хочешь, чтобы мы поженились…

— Хорошо, вставай и идем в церковь венчаться. Но разве от этого наша любовь станет сильнее? Ты ведь знаешь, что я уже в своей жизни один раз обожглась с замужеством. И теперь Филька тому напоминание.

Он пропустил ее последние слова мимо ушей. Ему не нравилось, когда она, пусть даже в черных тонах, вспоминала о своем неудавшемся браке. Да и ему, Агейко, не очень-то приятно было вспоминать то время, когда его призвали в ряды Военно-Морского Флота, а Эдита не дождалась его. Впрочем, он не держал зла и оправдывал ее легкомысленное поведение развеселой студенческой жизнью.

— А потом, мне не нравится, — снова заговорил он, — что на этой даче слишком часто стал бывать Пантов. И что общего у такого типа может быть с Хоттабычем, непонятно. — Агейко нежно взял в ладони лицо Эдиты и, словно чего-то испугавшись, спросил: — А сам Хоттабыч, случайно, не нагрянет?

— Случайно — нет. Он уже две недели подряд приходит домой за полночь. Все это время на закрытых заседаниях бьются с решением вопроса о приватизации каких-то водообъектов.

Он приподнялся на локте:

— Каких водообъектов?

— Юрка, я не знаю. Ты что, пришел из меня выколачивать информацию для газеты?

— Извини, милая. И не заметил, как во мне заговорил журналист. Если честно, я меньше всего хотел бы использовать тебя в качестве информатора.

Она рукой отбросила свои густые волосы со лба и строго посмотрела ему в глаза:

— Тогда еще одна просьба. Сколько раз тебя просила, не обзывать моего отца Хоттабычем.

— Разве только я его так называю?

— Между прочим, с твоего легкого газетного словца ему присвоили это нелепую кликуху и в парламенте.

— Почему же нелепую? — ответил он с неуловимой иронией. — Если бы меня так называли, то я бы только гордился. Твой отец — настоящий волшебник. Все может. Даже Егерю, нашему губернатору, порой не под силу вопросы, которые с легкостью решает твой отец. Захочет — увеличит областной бюджет, захочет — срежет. У меня даже создается впечатление, что в его силах ввести в городе комендантский час.

— Тоже придумаешь! Он остался таким же честным и справедливым, как и тогда, когда привел тебя первый раз на эту веранду. Между прочим, он просил, чтобы я пригласила тебя на ужин. Хотел о чем-то с тобой поговорить.

— О чем?

— Я не знаю, Юра.

— И не догадываешься? — равнодушно спросил он, тщательно скрывая нахлынувший приступ легкого раздражения.

Она не отвечала. Закусив нижнюю губу и приняв вид озорной девчонки, Эдита, словно стараясь не выдать какую-то тайну, смотрела на него. Такой загадочной она ему нравилась еще больше.

— Надвигаются новые парламентские выборы… — наконец сказала она.

— И Хоттабыч хотел бы найти точки соприкосновения с редакцией газеты, — продолжил он.

— Может быть. Но ты же знаешь, милый, я не интересуюсь политикой.

Агейко вздохнул и посмотрел на часы:

— Надо одеваться, любимая, вот-вот Филька проснется. С его жаждой знаний он обязательно поинтересуется, что это мы с тобой здесь, лежа на старой софе, делаем.