— Простите… А где мой сын? Он, что, умер?

Заметив, как бледность заливает его лицо, я не смоглапроизнести ни слова.

— Он жив, — торопливо заговорила Мила. — Выпросто перепутали палату. Ваш сын лежит точно в такой же палате, только вдругом крыле. Больница построена в виде круглой башни, поэтому тут легкозапутаться.

— Костя жив? — мужчина смотрел на Милу такиммолящим взглядом, что нам обеим стало не по себе.

— Жив… — шепотом произнесла Мила. Мужчина наклонился итрясущимися руками собрал цветы.

— Извините, ради Бога, — пробормотал он и вышел.

— Сразу видно, породистый мужичок. Богачи всепородистые, даже если и родословной никакой нет. У него тут сын лежит. Совсеммолоденький, лет двадцать, не больше. Сказали, что протянет еще совсем немного.

— Он должен умереть?

— Должен. Рак крови. Он уже, бедный, весь высох… Прямотруп какой-то.

— Вот горе-то какое, — вздохнула я и закрылаглаза.

Мне представилось детство и ласковая мама, аккуратнорасчесывающая мои волосы. Даже страшно подумать, что от химиотерапии мои волосыпоредеют за считанные дни… Я испытывала комплекс вины перед родителями за своюболезнь, за свою неустроенность. Они прожили вместе уже около тридцати лет исмогли сохранить тепло семейного очага. Все эти годы я чувствовала огромнуюродительскую любовь и заботу. Мне хотелось сделать для них что-то приятное,как-то отблагодарить за любовь и поддержку. Я стала мечтать, что, когдавыкарабкаюсь, обязательно заработаю денег и куплю дом где-нибудь на берегуЧерного моря. Мама и папа будут отдыхать там целое лето и наслаждатьсякрасотами Крыма. А я буду смотреть, как они купаются, и украдкой вытирать слезырадости. Мне представился этот домик. Его ступеньки будут спускаться к самомуморю. Он будет просто утопать в зелени — самый настоящий райский уголок. Водворе будет бегать моя любимая собака Зоська и лаять на соседских котов. Мойсын будет кататься на водном мотоцикле и весело махать мне рукой… Все этобудет, все это обязательно будет. Только сначала нужно выкарабкаться, сначаланужно выжить…

Проснувшись, я пересилила головокружение и встала с кровати.Мила сладко спала и даже немного похрапывала. Вдохнув аромат подаренных ейцветов, я улыбнулась и вдруг подумала — начался новый день, пусть унылый,будничный, но совсем новый, еще не прожитый. Химиотерапия давала о себе знать.Ужасно выматывали постоянные приступы тошноты. Правда, некоторым назначалипрепараты, которые снимали приступы рвоты, но это стоило очень дорого — оттридцати до сорока долларов одна ампула. На курс лечения требовались вполнеприличные деньги. Если приходила гуманитарная помощь, она просто расходилась послужащим больницы, которые, не стесняясь, торговали потом этими ампулами. У нихони стоили немного дешевле, чем в аптеке. Такова реальность, и от этого никудане денешься.

Я вышла в коридор. Стены были какого-то грязноватогобледно-зеленого цвета. Эту больницу и так называют домом смертников, а тут ещетакие ужасные стены. Словно какой-то склеп, в котором и заболевших людей заживопохоронили. В конце коридора я увидела открытую балконную дверь. На балконе, внебольшом кресле, сидел совсем молодой парень.

— Я вам не помешаю? — нерешительно спросила я.

Молодой человек обернулся, но ничего не ответил. Он как-тостранно смотрел на меня. Мне даже показалось, будто он смотрит сквозь меня.

— Ты хочешь жить? — неожиданно спросил он. —Хочу…

— Я тоже… Но мне осталось совсем немного… Может быть,намного меньше, чем я думаю.

— Ты это брось. Такой молодой, а уже помиратьсобрался, — растерянно пробормотала я.

— У меня рак крови, — продолжал парень. — Этоне лечится. А так хочется еще хоть немного пожить. Хотя бы самую малость…

— Тебя зовут Костя?

— Да, а откуда ты знаешь?

— Твой отец перепутал палату и пришел к нам. У тебяочень красивый отец. Он артист?

— Он очень богатый человек. У него много денег. Жаль,что и за такие деньги меня нельзя вылечить.

Я стала успокаивать его. Голос у меня дрожал, я оченьнервничала.

Мой новый знакомый взял меня за руку и с отчаяниемзаговорил:

— Послушай меня внимательно. Мне осталось житьсчитанные дни, а может быть, даже часы. Понимаешь? Это очень серьезно. Вчера яприоткрыл дверь ординаторской и услышал разговор отца с лечащим врачом. Онискрывают от меня правду, думают, что я ничего не знаю. Мне требуется твояпомощь.

— Моя? — опешила я.

— Ты должна мне помочь. Сама знаешь, просьба умирающего— закон.

На мои глаза навернулись слезы:

— А где гарантия, что я умру от старости? Может, отменя тоже что-то скрывают… Ведь ты совсем меня не знаешь.

— Ты выживешь. Я это чувствую… Ты обязательно выживешьи умрешь от старости. У меня есть деньги. Узнав о своей болезни, я сложил их вшкатулку и закопал на даче отца. Как только ты выпишешься из этой больницы, тыдолжна поехать на эту дачу и откопать шкатулку. Там ровно сто пятьдесят тысячдолларов. Двадцать из них твои. Адрес дачи написан вот на этом листке. Смотрине потеряй.

Молодой человек протянул мне листок, смахнул со лба пот иоблизнул пересохшие губы.

— Только смотри, будь осторожна. Отец ничего не должензнать. На даче он бывает редко, в основном, по выходным. Лучше копать ночью,чтобы не увидели соседи. В нашем саду есть одна-единственная яблоня. Копайрядом с ней, не ошибешься.

— Господи, да что ты такое говоришь?! —воскликнула я.

— Знаю, что говорю, можешь не сомневаться. Я еще вздравом уме и твердой памяти. Спрячь листок. Выкопаешь шкатулку, двадцать тысячвозьмешь себе, а остальные деньги отвезешь моей любимой женщине.

— Любимой женщине?!

— Ты считаешь, что у меня не может быть любимойженщины?

— Нет, я так не считаю… Только при чем тут я? Ты мог быей позвонить, рассказать про деньги… Она бы их сама забрала. Так проще инамного надежнее.

— Может быть, но я так не сделаю.

— Почему?

— Потому что она не возьмет этих денег.

— А с чего ты взял, что она их возьмет от меня?