— на нём уже штук пятьдесят таких отметин — и смеется — узор! А потом открывает новую пачку, жадно сжимает губами сигарету и снова достаёт зажигалку….

12

Его дверь нашла с первого раза. Дом и подъезд он показывал, когда мы гуляли. Этаж третий — помнила из переписки. А номер квартиры он сказать забыл. Но, когда оказалась на лестничной площадке перед четырьмя дверьми, что-то подсказало — именно эта желтая деревянная дверь — его. Зашла, бросила куда-то сумку. Попала прямо в лоток его кота….

Он показывал мне компьютерную игру. В этой игре героиня — девочка-хикки: не покидает квартиру и много спит. Почему она перестала говорить с людьми и выходить из дому, можно лишь догадываться по её снам. Всякий раз, когда она засыпает, перед ней выстраиваются двери, а за ними — неземные, странные миры. Девочку окружают парящие в темноте глаза и руки. Она спускается в ад — ярко-красный путаный лабиринт, а по лестнице в небо поднимается в рай, где её встречают мерцающие цветы. Через леса и катакомбы девочка попадает в комнату, где живёт милая кукла в розовом. Но стоит только выключить в комнате свет, и на месте куклы появится монстр….

Чем же завершается игра? Девочка выходит на свой балкон на высоком этаже и прыгает вниз.

В одном из самых тёмных миров звучит гипнотизирующая электронная музыка. Одновременно с мелодией в ней слышатся странные звуки, похожие на шум толпы — голоса, шорохи, вздохи…. Не разобрать, что говорят — доносится только далёкое эхо. Может быть, это голоса душ, которые жили когда-то в человеческих телах? Может быть, они позвали к себе девочку?

Эта мелодия с эхом голосов напомнила мне манеру пианиста Гленна Гульда. В музыкальной школе мы слушали, как он играет Баха. У Гульда была особенность: играя на фортепиано, он мычал что-то себе под нос, приговаривал, подпевал…. И, как в мелодии из сна девочки, музыка сливалась с обрывками голоса. Эта девочка из игры и Гульд отчасти были похожи. Девочка закрылась в квартире, и Гульд подолгу не выходил — он решил записывать своё исполнение, а от концертов отказался насовсем.

Я его понимала. Хорошо ли играть Баха, когда вокруг сплошные улыбки, как у работников телефонной справочной, изображающих, что рады всем, кто им звонит. А женщины перед концертом подходят к зеркалу, приоткрывают рты и тщательно промазывают губы помадой с увеличивающим эффектом…. А потом поглядывают на других женщин — так-так, это что на ней надето?

То ли дело играть в пустой комнате. Здесь рука поёт, а здесь изображает покачивание лодки на воде, а, может быть, колыбельной…. А здесь пальцы — когти коршуна: они также ловко цепляют клавиши, как коршун захватывает добычу. А здесь пальцы — морская волна. Играешь, и уплываешь туда, откуда доносились голоса душ, голоса ангелов….

Может, снег не заметает только там? А здесь заметает всех — даже смелую, взрослую Вальку. И она пытается согреться глупыми сигаретами.

13

Мы стали разговаривать, и я рассказала, как на днях на перемене мне вручили документы и попросили отнести в учительскую. Я спускалась с нашего, третьего этажа на второй, шла по коридорам и подумала, что теперь буду делать вот так всегда — всегда на переменах буду бродить по этажам и лестницам. Или мне нужно найти какого-нибудь учителя, чтобы уточнить, что проходили, когда меня не было. Или я иду к расписанию. Да мало ли…. С третьего — на второй, со второго — на первый. По первому пройти к запасной лестнице и вверх по ней. Петлять, подниматься, спускаться, и это меня спасёт.

Спасёт во время перемен, когда кабинеты закрыты, античные философы, нарисованные на стенах коридора, уходят — остаются лишь исчирканные изображения их лиц. Философы прячутся от шума, но мне спрятаться некуда. Я прижимаюсь к холодной обшарпанной стене, а вокруг океан. Все эти школьники, которые бегают, болтают, дерутся, списывают — это они — океан, прибивающий меня своими волнами к этой гадкой стене.

В этом океане и мои одноклассники. Один толкает другого. Тот падает на меня. А Анжелка посверкивает на него глазками, хихикает, хихикает. Тот не понимает, в чём дело. А Анжелка ему нашёптывает: «Сзади!». Тот оборачивается — за ним я. Я, не понимающая их шуток, не знающая, о чем с ними заговорить, не пробующая с ними «Ягуар» за школой. Я, которую не замечают, к которой не прикасаются. А под ним сейчас, наверно, разверзнется земля, ведь он коснулся…. Он отлетает от меня, и они с Анжелкой издают звуки, похожие не то на рычание, не то на ржание. Я смотрю на их распахнутые рты. На неровных, местами черных от кариеса зубах пузырится слюна. Я представляю, как она попадает в дыхательное горло. Как из этих ртов вырываются крики от приступа удушья…. И на меня обрушивается огромная снежная глыба.

14

Мы говорим, и два наших прозрачных шара, в которых мы заключены в свои миры, как дети на аттракционе на воде, начинают друг к другу приближаться. Я чувствую его запах. От него пахнет сигаретами — он курит. Дед тоже курит. Но от деда пахнет по-другому.

В запахе деда ещё более едкая, чем сигаретная, горечь крепкого, как чифир, чая, горечь солярки. Но в этой горечи и нежный, арбузный запах реки, где стоит дедов теплоход, и запах хлеба, которым дед подкармливает рыбок. И рулевой кабины, где я так любила нажимать сирену и пугать всю катерную стоянку….

А у бабушки дома много-много книг. Их покупал когда-то дед. Экономил на еде, копил. И я всё думала, чем таким сладким пропахли все эти книги? А это был запах дерева. Того старого деревянного дома, где молодые дед и бабушка жили с маленькой дочерью — моей мамой.

А от него кроме сигарет пахнет ещё жгуче-мятной жвачкой и терпкими, на спирту, духами. Эти запахи смешиваются и образуют новый, непривычный, взрослый запах. И этот запах затягивает со всей силой в какой-то чужой мир, которого я боюсь.

Бывает, идёшь по набережной, где люди, машины, киоски. Но вот выложенная плиткой дорога обрывается, и впереди только кусты, а среди них тропинка. И наверняка, там, куда она приведёт, красиво. И толпы нет, и тишина. Но, вдруг там стая бродячих собак?

Вот так же и когда стирается грань прозрачного шара, прячущего твою планету. И она становится открытой, начинает соприкасаться с другим