пробраться под неё… Я всё ждала, когда же перестанут дрожать руки, как тогда, в магазине у батареи, от непривычного тепла. Но дрожь не унималась, а тепла так и не было. Был жар, сильный, как во время высокой температуры, раскалывающий голову, резко переходящий в озноб. И тут вдали что-то показалось…. Это была часовня. Белая, в белых сугробах. И так захотелось, чтобы она забрала меня под свой купол, к своим колоннам…. Но часовня исчезла. А его начало со всей силы трясти. И я всё повторяла: «Ты заболел!» и удивлялась, почему он мне не верит, и так непонятно смеётся.

17

Щелкнуть по слову «удалить». И на месте желтых смайликов, узорчатой переписки и наших чередующихся ников останется лишь белый пустой экран. И на месте того сообщения — тоже — «Я не любил тебя, Лесси, и не люблю».

Но в голове будет ещё звучать мамин крик в трубку его маме: «Да ей же четырнадцать лет, понимаете, четырнадцать лет!». Будет вертеться это бесконечное «кто виноват» — он или мама? А, может быть, Валька? Ведь это она повела свою маму к его дому, его подъезду — они жили в одном посёлке. Стучала с мамой во все подряд двери, чтобы наконец-то найти ту самую деревянную дверь, когда моя мама попросила Валькину дать номер мамы его.

«Ты — необыкновенная девушка, Лесси, у тебя впереди много необыкновенных лет, но то, что происходит — это как больной зуб, который нельзя вылечить — можно только выдрать, и станет легче, потому что <…>».

Потому что я давно уже всё поняла. Потому что часовня уже забыла, когда мы приходили. Потому что «ты знаешь, эти курсы уничтожают все мое свободное время!». Курсы и днем, и вечером, и даже по выходным. Потому что столько всего надо читать к ЕГЭ по литературе! Потому что на бордюре набережной в муравейнике имен с подписями «я тебя люблю» начиркана его фамилия. Неизбитая, редкая. Чужим почерком.

Давно уже всё поняла? А зачем тогда экономила месяц на сладостях, чтобы купить ко дню его рождения толстую тетрадь с психоделичным миром на обложке, как из снов той девочки из игры, карманную книжку, и что-то ещё…. Переписывала поздравление с черновика на черновик, и только потом на открытку. Выкроила, когда он дома, принеслась…. «Да я к Вальке, а к тебе на минутку».

Чтобы только поздравить? Нет. Чтобы услышать «Заходи, у нас ещё почти час», и снова зарываться, и кутаться. Чтобы вздрогнув от визга сигнализации, снова почувствовать, как он прижал к себе, и гладит, гладит.

И пусть мы всё как те же дети в парке аттракционов, идущие по воде — каждый в своем прозрачном шаре. И видим друг друга лишь сквозь запотевшую поверхность, и едва слышим. И пусть мне только показалось, что ничего уже не разделит, если спрятаться вдвоем под одной толстовкой. И пусть под эту толстовку где-то всё-таки проникает снег….

Но, если совсем не прятаться, то, как тогда, как? Если вырвет ветром из рук девочки последнюю спичку, такую яркую, горящую имбирным пламенем. И съежится девочка, с непокрытой головой и босая, забьется в угол, и посинеет от холода, и заметет ее снегом, заметет.

18

Тоже черная, тоже с тонкими орнаментами, правда, не белыми, а фиолетовыми. Тоже флисовая, на молнии, с капюшоном. Только женская. Наткнулась случайно в разноторге. Конечно, сразу схватила. От снега.

Только, однажды я понаблюдала за снегом. На свету фонаря хорошо видно, как снежинки суетятся, прыгают туда-сюда. А там, куда не попадает свет, кажется, ничего. Но, на самом деле, снег и за теми крышами. Просто его не видно. Как молекулы и атомы — их тоже не видно, а они во всём. И во мне. Вот и снег тоже. Кутаешься, кутаешься в толстовку. Кутаешься вдвоём, кутаешься один…. Но разве она укроет, если снег на твоей планете?

Остаётся только плыть вдоль волн сугробов. Неспешно качаться по рельсам в тихонько отбивающем ритм трамвайчике. Пойти знакомой дорогой среди деревянных домов. И в одном из окон увидеть кошку, которая улеглась прямо в горшок с фикусом — свернулась калачиком вокруг длинного ствола. Постучать ей пальцами по стеклу. А потом наткнуться на другое окно с цветными мягкими игрушками. А на ставнях вырезали сердечко!

Достать телефон, сфотографировать эти окна. И радоваться, что не заметили хозяева.

А вот и часовня. Си. Ре, до-диез, си, фа-диез, ми…. Плавные минорные арпеджио — огибают колонны последние листья. Посыпались бисерные шестнадцатые — выскочили снежинки. Мажорный аккорд — воспоминание о том дне, когда впервые сюда пришли…. Пауза. И снова минор, минор, минор…. Польется из глаз.

Си. Ре, до-диез, си, фа-диез, ми…. Я запомню. Приду домой, и сразу наиграю. И пусть снег хлещет по лицу, и забивается под воротник…. Я ничуть, ни капли не замёрзну.