— дак жывота лишыт.

20. Как приходят мужики новогоро́дяна,

А приходят ко чесной вдовы со жалобой:

«Ты чесна вдова Омельфа Тимофеевна!

Ты уйми-тко, уйми своё чядышко милоё,

Укроти-ко-се его серцо ретивоё!

25. Ишша ты не уймёш, дак мы сами уймём:

Ишша купим мы зельица на петьсот рублей,

Придаим мы веть Васьки смёртку скорую,

Укоротам у Василья веку долгого,

Да полишым мы у Васьки да свету белого!»

30. Ишша это Василью-то за беду стало,

За великую досадушку показалосе, —

Говорыт он своей маменьки родимое:

«Уш ты ой еси, маменька родимая!

Ты оддай-ко меня ноне за учителя

35. Как учицьсе мне грамотку тарханьскую[7]

Когда выуцюсь я грамоту тарханьскую,

Я тогда с мужыками при/управлюсе!»

А оддает его матушка за учителя

А уцицсе ему грамотку тарханьскую.

40. А и Васьки-то грамотка скоро далась,

А скоре того в ум ему поняласе же.

Он выуцилсе же в грамотку тарханьскую;

Он брал-де казны себе бещотное,

Он пошол-де Василей на цареф кабак,

45. Откупил он вина три сороковоцки.

Он перву сороковоцьку на плецё здынул,

Он фторую сороковоцьку взял пот пазуху,

Он третью сороковоцьку ногой катит, —

А прикатил-де он бочьку да до шырокого двора.

50. Он поддёрнул-де чан дак середи двора;

Наливал-де он чан дак зелена вина;

Он спускал-де веть цяроцьку серебрену,

Он серебряную цяроцьку позолочену,

Он не малу, не велику — полтора ведра.

55. Он на цяроцьки-то потписи всё потписывал:

«Да хто выздынёт эту цяроцьку единой рукой,

Да хто выпьёт эту цярочьку к едину духу,

Состоит у Василья пот черляны́м вязом, —

Тот и будёт-де Васеньки названой брат!»

60. Он писал-де ерлыки, за/печатывал,

Запечатывал, по улицям розбрасывал.

Тут идёт-де Фома Толстокожевникоф;

Он берёт-де ёрлык да роспечатывал,

А роспечатывал ёрлык дак сам просматрывал:

65. «Мне итти было к Васьки на почесьён пир —

Хлеба-соли-де исть да вина с мёдом пить!»

Как подходил Фома дак ко красну крыльцу,

И заходил Фома на красно крыльцо,

А ступаёт к Василью-то на шырокой двор.

70. Он примался за чарочьку единой рукой,

Выпивал-де он цяру к едину духу,

Становилсе к Василью-ту пот черленой вяс.

А ишше бьёт-де-ка Васька черляным вязом, —

А у Фомы-то веть кудерьцы не тряхнуцьсе,

75. Да и сам-де Фома-то не ворохницьсэ.

А и стал-де Фома Васьки названой брат.

А идёт-де Костя Новоторжанин;

Он берёт-де ерлык дак роспечятывал,

Роспечятывал ерлык, сам просматрывал:

80. «Доитти было к Васеньки на почесьён пир —

Хлеба-соли где-ка исть да вина с мёдом пить!»

А как подходит-де Костя ко красну крыльцу,

А заходит-де веть Костя на красно крыльцо,

Он ступаёт к Василью на шырокой двор.

85. Он прымалсэ за чярочьку единой рукой,

Выпивал-де он чярочьку к едину духу,

Становилсэ к Василью пот черленой вяс.

Ишше бьёт-де Василей черляным вязом, —

А как у Кости-то кудерьци не тряхнуцьсе,

90. А и сам-де веть Костя не ворохницсэ.

Тут и стал-де веть Костя Васьки названой брат.

А идёт-де Потанюшка Хроменькой,

О клюку-де Потанюшка потпираицсэ.

Да ко Васильёву двору сам прыближаицсэ.

95. Он берёт-де ёрлык да роспечятывал,

А роспечятывал ёрлык, сам просматривал:

«Мне идти было к Васьки на почесьён пир

Хлеба-соли-де исть дак пива с мёдом пить!»

Он заходил к Василью на красно крыльцо,

100. Он ступаёт к Василью на высокой двор,

Он прымаицсэ веть за цяроцьку единой рукой,

Выпиваёт он цяроцьку к едину духу,

Становицсэ к Василью пот черленой вяс.

Ишше бьёт-де Василей черляным вязом, —

105. Да у Потаньки русы кудерьци не тряхнуцьсе,

А и сам-де Потанюшка не ворохницсэ.

Да и стал-де Потанюшка Васьки названой брат.

Тут идут мужыки новогородена,

А берут они ерлык дак роспечатывают,

110. Роспечатывают ерлык, сами просматривают:

«Нам идти было к Васеньки на почесьён пир

Хлеба-соли-де исть да вина с мёдом пить!»

Заходили-де к Васеньки на красно крыльцо,

А ступали к Василью на шырокой двор,

115. А прымалисе за чярочку семёрыма же,

И выпивали эту чяру десетёрыма же.

Ишше это-де Васеньки за беду стало,

За великую досадушку показалосе.

Тут начял-де Васенька по двору похажывать,

120. Он черленым своим вязиком дак стал помахивать,

Он стал мужыкоф дак поколацивать.

А поползли мужыки больше о́карать[8]

А которы ушли, да кои тут слегли:

«Кабы не пито у Васеньки, не уедёно, —

125. Вековесьноё безвечьецё залезёно!»

Собраласе тут дружинушка у Васеньки хоробрая.

А говорыл он своей маменьки родимое:

«Уш ты ой еси, маменька моя родимая!

Ишше дай мне благословеньё идти дак за синё морё

130. А ко тому-де ко граду да Еруса́лиму,

Во святой нам святыни да помолитисе,

Ко гробницы Христовой прыложытисе,

Во Ердани-реки нам приоммытисе,

На плакуне-травы нам покататисе».

135. Говорыт его маменька родимая:

«Уш ты ой еси, Василей сын Буславьевиць!

А не ходи ты, Василей, за синё морё —

Потеряш ты, Василей, свою буйну голову!»

Ишше этому Василей не поваровал.

140. А снастили-соружали они черле́н кара́пь,

Собралась их дружинушка хоробрая,

Отвалили ребятушка за / синё морё.

Они шли-де по морюшку по синему,

Доходили до града Ерусалима,

145. Становили свой карабель черленой же,

Выходили на прыстань на карабельнюю

А пошли-де во святую святыну молитисе.

Во святой-де святыни помолилисе,

Ко гробници Христовой прыложылисе,

150. Во Ердани-реки они приоммылисе,

На плакуне-травы они покаталисе,

А пошли-де ребятушка на черлен карапь.

Отвалили ребятушка за синё морё.

А пот<д> те жа веть горы Сарацынския;

155. Потходили пот<д> горы Сарацынские.

Говорыт-де Василей сын Буславьевиць:

«Уш ты ой еси, Фама Толстокожевникоф!

Ты прымахивай-ко парусом о круту гору;

Уш ты ой