— Ах да, ботаника, — кивает Кауз и отворачивается к розовому кусту, начиная его обстригать, — Тогда неудивительно, что я встретил вас здесь.

— Да, красивое место, — соглашаюсь я, — А вы интересуетесь?

— Увы, ботаника — не мой конек. Я всего лишь визуал, получающий наслаждение от созерцания прекрасного.

— Да нет же, я имею в виду теории профессора.

Старичок завершает колдовство над кустом, критически его оглядывает, словно не услышав мой вопрос, но затем, глубоко вздохнув, все же отвечает:

— Скажем так, некоторым его идеям я верен до сих пор.

— Теории живых планет?

— Живых планет, высших существ, космического разума — называйте, как хотите. Да только это очевидно.

— Что очевидно?

— Что силы гораздо могущественнее, чем мы, наблюдают за нами и всячески направляют.

— Вы про ангелов? — я начинаю подозревать, почему старик находится в госпитале.

— Я про провидение. Видите ли, юная леди, наша цивилизация достигла значительного технического прогресса. А за пределы системы Сатурн не вышла до сих пор. А почему?

— Почему?

— Потому что нам не дают, — Кауз разводит руками, — Человечество уже погубило минимум одну планету. А кто знает, как мы пришли в систему Солнце? Что привели к гибели до этого? Планету? Систему? Галактику? Но ей, — Кауз ткнул пальцем вверх, — ей не выгодно, чтобы мы продолжали это безобразие.

— Ей?

— Космосфере. Космосфере, голубушка. Поэтому человечество вынуждено ютиться на базах и станциях. И пока оно склонно к разрушению, так и будет. Мы не сможем освоить ни одну планету. Они будут сопротивляться. Как та знаменитая провальная миссия на Марсе. Или вот, слышали, что недавно случилось на Энцеладе?

Я кивнула. Вспоминать не хотелось.

— Но ведь гиперионцы практически освоили Титан и даже терраформировали его.

— Ха, гиперионцы достигли своего потолка. Поверьте, ничего у них дальше не выйдет. Так и останутся жить под куполом.

— А я-то собиралась к ним на стажировку… — разочарованно, как бы в шутку, тяну я и быстро прикусываю язык, понимая, что это не та тема, чтобы откровенничать с малознакомым человеком. В сущности, даже за обсуждения лжетеорий мне грозил бы выговор, узнай мое начальство. Нечего поддерживать псевдонаучные течения.

— Еще успеете, — авторитетно заключает Кауз, — как знать, может я все-таки не прав, и им удастся.

— Терраформировать Титан?

— Найти новую землю.

— А кто-то ищет?

— Вы что, голубушка! Все, конечно же, все ищут! Да стремятся найти побыстрее. Вот вы, думаю, на службе сейчас?

Киваю.

— Освоение или снабжение? Думаю, снабжение. А? Угадал?

Я не отрицаю, и Кауз довольно улыбается.

— Угадал, что ж, но и про освоение космоса вы в курсе.

— Экспансия по системе Солнце, гонка за освоение колец, — подтверждаю я. Это уже не лжетеории, это официальная политика правительства с лозунгами и с главной идеологией государства. Знают даже дети.

— Вот-вот. Только все это чепуха полнейшая. Фантазии. Профанация! — лицо Кауза краснеет, он перевозбужден.

— Да что вы такое говорите, — пытаюсь утихомирить я его и одновременно ищу в помещении камеры. Старик, может, и сумасшедший, но за мной такого диагноза не числится.

— Ничего ни у кого не выйдет, пока мы не поймем главного: как долететь до другой звезды. Желательно, в пределах человеческой жизни, разумеется. И это то, за чем гонятся и гиперионцы, и япетиане, и мы, и, прости господи, мимасцы.

— Это отдаленная цель, — осторожно соглашаюсь я, — но мы идем к ней совместными усилиями держав. Только содружество стран поможет нам…

— Чушь! — прерывает меня Кауз, — Чу-ушь! Никому не нужны эти кольца. И эта Европа, и этот Марс, покуда он так далеко. А вот было бы средство его приблизить, а? А еще лучше найти действительно пригодную для жизни планету!

Так вот, то государство, которое первым завладеет подобной технологией, одержит победу во всех всевозможных гонках. Будет безусловным лидером, диктующим свои правила в нашей системе. Да и во всех остальных системах.

— Задумайтесь, голубушка, ведь человечество как-то прилетело на Юпитер, ведь так? В таком случае, где корабль?

Я качаю головой. Я не знаю, что сказать. Но Кауз уже раздухарился, ему не нужны были мои ответы, ему нужен был благодарный слушатель.

— Сперва думали, что он на Титане. Потому-то тогда, шестьдесят лет назад, и разразилась Десятилетняя Война. Но будь так, гиперионцы уже бы это обнаружили. Будь астро-корабль у них, они бы уже захватили все остальные планеты, а нас бы с вами здесь не стояло.

Я осмысливаю услышанное. Бред, конечно, но бред такой, в котором, как будто бы есть смысл.

— А вот этот товарищ, — Кауз кивает на книгу, которая по-прежнему у меня в руках, — предполагает, что корабль спрятан в плотных слоях колец. Потому-то все так и стремятся до них дорваться. Потому-то…

Роза падает с моей головы на пол. Я наклоняюсь ее поднять, и взгляд старика падает на мои нашивки министерства обороны. Взгляд Кауза мутнеет, он переходит на крик.

— И здесь! Да как вы смеете, нахалы! Стервятники! Пошла вон! Пошла! Вон!

Он садится на пол и зажимает голову руками. От неожиданной перемены настроения собеседника я сперва теряюсь. Ему явно плохо. Пытаюсь вызвать врача через собственный ком, но мне не удается. К счастью, ком Кауза автоматический, и через минуту в оранжерею влетает медсестра и пара медбратьев с носилками.

— Что вы здесь делаете? — говорит она, кидая на меня рассеянный взгляд, — Вам сюда нельзя.

Но меня никто не спешит выпроваживать, медперсонал занят Каузом, успокаивая его и усаживая на носилки. Через пару минут его увозят из оранжереи прочь. Я двигаюсь за ними, думая, что, возможно, понадобится моя помощь.

Но шаг экзоскелета слишком медлителен, а я устала. На выходе из оранжереи я безнадежно отстаю. Да и чем я могу помочь?

Неудобно, конечно, получилось перед Каузом. Интересно, чем я его так разозлила?

— Тетис! — до боли знакомый голос окликает меня, и мое сердце на миг останавливается, я не верю своим ушам, — Тет! Вот ты где, я тебя везде ищу.

Передо мной стоит статный парень в военной форме, на голову выше меня. Я, забыв про экзоскелет и усталость, без обиняков кидаюсь ему на шею, чуть не валю с ног, но он смеется.

— Гастан!

— Ну, привет, вояка, — говорит он и звонко чмокает меня в губы.

Я смущенно отворачиваюсь.

— Эй, увидят же.

Гастан хохочет.

— Не могу сдержаться о радости, что ты цела и невредима.

У него красивые пухлые губы, острые скулы, в короткой стрижке волнами уложены вьющиеся волосы.

Любуюсь им, его радостью, и тоже улыбаюсь от уха до уха. Мы не виделись почти пол единицы года. Наконец, он здесь, рядом.