У меня немного талантов — угольная графика, языки и выдающиеся торты. Борис признаёт только языки. Иногда хвастается тем, что я художник, если приходится к слову. Но в искусстве он понимает мало и, боясь, что я не столь хороша, чтобы мной восхищались, никогда никому не показывает моих работ. А вот кулинарию не признаёт. К сладкому он совершенно равнодушен.

—Мамочка… сколько ждать ещё?

—Не будем ждать,— хмурюсь я.

—Папа не хочет?

—Папа занят.

—Хорошо!— ляпает удовлетворённо Илюшка, погружая палец в шоколадную массу.

—Пирожок, не говори так. Папа расстроится.

—Я не люблю папу…— заговорщицки шепчет мне сын.

—Почему?— сглатываю я.

На самом деле я знаю — почему. Папа для него символ лишения радостей и удовольствий. И ещё символ принуждения к тому, что он терпеть не может. Например, этот долбанутый хоккей. Куда он упорно таскает его уже год каждую субботу. Борис упёрто настаивает, что его сын обязательно должен иметь спортивные достижения. И так как сыновья его партнёров преуспели именно в хоккее, он расчётливо использует сына как «неформальную точку сближения». А у меня едва выдерживают нервы и терпение переживать эти ужасные субботы. Три часа каждую субботу Борис посвящает сыну. Но к большому горю Илюшки эти три часа — тренировка по хоккею.

Я, конечно, согласна, что мальчик должен заниматься спортом, но… теперь я тоже люто ненавижу хоккей.

Поэтому ответ на вопрос «почему» очевиден. Но Илюшка ещё слишком мал, чтобы проанализировать, и просто пожимает плечами, доверчиво глядя на меня.

—Не говори так больше, ладно? Папа старается…

Но мой «пирожок» уже не слушает, наяривая с наслаждением торт!

—Тори!— недовольно.

Оборачиваюсь.

—Заканчивайте с тортами. У ребёнка спортивная диета. Это очень безответственно. Илья! Умываться и спать!

Илюшка расстроенно выходит из‑за стола, успевая запихать в рот кусок торта побольше. Борис с недовольством смотрит на это.

—Ты опять не следишь за его режимом. Уже десять часов, а он не спит. Я же столько раз объяснял тебе, почему это так важно. Неужели сложно услышать меня? Зачем ты это делаешь?

—Что именно делаю? Счастливым нашего сына?

—Глупости! Ты делаешь его неудачником в будущем ради сомнительного удовольствия в настоящем. Это ограниченность!

—Значит, я — ограниченная женщина.

Накрываю торт стеклянной выпуклой крышкой.

—Такие заявления — попытка снять с себя ответственность, Тори. Не ожидал!

Боже мой… Да оставь ты меня в покое!

Ухожу из кухни в спальню. Но он следует за мной, продолжая мне выговаривать. Я, как тупая кукла, смотрю ему в глаза, намеренно включив мозг, и не понимаю ни одного сказанного слова. Дождавшись маленькой паузы, вставляю:

—Давай ложиться спать. Я устала.

—Иди в душ. Я приду через час. У меня ещё конференция.

Разглядываю себя в зеркало в ванной, крутясь перед ним. Сжимаю руками пышную, совершенно не пострадавшую от кормления грудь. Веду ладонями по тонкой талии, размазывая лавандовое масло. Лобок… бёдра… голени.

Эх… Никому не важна вся эта красота и нежность моей кожи! И мне так тоскливо и обидно, словно я монашка, которой не светит познать свою женскую природу.

Но я же не монашка… И сегодня пятница. А по вторникам и пятницам у нас секс.

А может, я хочу по понедельникам!!!

С остервенением сушу волосы полотенцем. Борис не выносит, когда вода с волос капает на него или простыню.

На самом деле никак не хочу — ни по понедельникам, ни по пятницам! Потому что с нашим сексом что‑то явно не так. По ночам мне снится совсем другой секс — тягучий, горячий! И к утру я как растерзанное, но не съеденное пирожное. Вся мокрая и замученная — был у нас с ним этот чёртов секс или нет. Но с утра его уже нет в нашей кровати. И пироженое всегда остается нетронутым. Он встает в пять тридцать. А вот вечером я суха, как Сахара, и его движения внутри только раздражают!

Ложусь в кровать, скучая, открываю какой‑то взрослый роман и попадаю на сцену секса.

Господи… Всё у них фейерверки взрываются! Где они их только берут эти фейерверки?..

Борис заходит в спальню после душа, аккуратно развешивает на плечиках свой халат, с недовольством косясь на моё полотенце, брошенное комом.

Спускаясь взглядом по его красивому телу, перевожу глаза на расслабленный член. И совершенно не понимаю, за какие подвиги этим штукам поют такие оды. Самое впечатляющее, что мне прилетело — сын.

—Ты не забыла выпить противозачаточные?

—Это прелюдия?— недовольно хмурюсь я.

—Это забота, Тори. Мы же планируем второго только через три года.

—Ты планируешь.

—Но это же разумно. Илья освоится в гимназии, и у тебя будет время заниматься вторым ребёнком.

Приближаясь ко мне, он сжимает свой член, помогая ему прийти в боевое состояние.

—А мы можем во время секса не говорить о детях?— зажмуриваюсь я, пытаясь отыскать в себе хотя бы намёк на возбуждение.

—Устал сегодня,— разминает спину.— Давай ты сверху.

Ложится рядом на спину. Сажусь верхом. Кладёт руки мне на бедра.

—Где мои поцелуи?— наклоняюсь я.

Перехватив за затылок, коротко целует пару раз, лениво проходясь языком по моей губе. Чувствую, как его член становится твёрже.

Точка кипения во мне очень близко.

Глажу свою грудь, не торопясь, впускать его член внутрь.

—Почему ты никогда не трогаешь меня?

—Я трогаю…

Обводит пальцами мой сосок. Дёргаюсь от слишком резкого ощущения.

—Моё тело состоит не только из сосков, губ и вагины. Всё остальное тебе неинтересно?

—Тори… Я ласкаю то, что более чувствительно.

—Экономишь время?— разъярившись, я откидываю назад копну своих волос. Кончики задевают его лицо.

—Осторожней!— раздражается он.— В глаз попала.

Возмущённо молчу.

—Тори…— оттаивает он немного.— Давай…— гладит моё бедро.— Мне ещё японские биржи изучать.

—Возможно, если бы ты не экономил время на ласки, я бы кончала.

—Дорогая, мы обсуждали это. Значение женского оргазма очень преувеличено. Почитай сама медицинские источники. Это всего лишь… судорога. Не больше. Для женского организма это не так важно, как для мужского. А я даю тебе гораздо более значительные вещи, чем оргазм.

—А я хочу свою судорогу!— срывает меня от этой логики.

—Поласкай себя… Большинство женщин делают так. Редкие получают оргазм непосредственно от коитуса.