—Итак, разыгрываем первый лот. «Закат над Тегал Ванги». Стартовая цена — сто евро!

Уж лучше бы откровенно поставили кубышку и попросили собрать в неё денег. Но, к сожалению, ритуал проводится не ради денег, а ради того, чтобы потом хвастать, что картина отпрыска, нарисованная им в семь лет, была продана за несколько тысяч евро. Такая вот дичь…

—Двести!— взмахивает рукой Борис, открывая аукцион.

Другие мужчины поднимают ставки.

—Восемьсот…— снова поднимает Борис.

Отворачиваюсь, гляжу на Илюшку и про себя обещаю ему, что никогда больше не буду справлять его день рождения в кругу партнёров его отца. Любой кровью! Даже если мне придётся годами не разговаривать с Борисом. Не хочу, чтобы он смотрел на это всё.

Илья поднимает опять ствол ружья и…

—Илья!— тихо и сердито рявкает на него стоящий рядом отец.

Сын пугается, и его пальчики резко сокращаются, нажимая на курок. В ужасе смотрю, как огромный шар быстро летит в шоколадный фонтан!

Шлёп!!! Все лоты и платье Лики залито жидким шоколадом…

Все шокированно поворачиваются к нам!

Мамочка…

Мы с Илюшкой сидим в машине на заднем, он испуганно прячется под моей рукой, уткнувшись носом в грудь. Успокаивающе глажу…

Меня трясёт от предстоящего разноса, но я пытаюсь отыскать в себе броню, чтобы прикрыть хотя бы сына. Что он сделал страшного, в конце концов? Он просто… ребёнок!

Но мне давно кажется, что Борис никогда не был ребёнком сам, настолько ему чужды спонтанность и непосредственность.

—Папа будет ругать…— бормочет Илюшка.

Извинившись сто тысяч раз, взмокший Борис наконец‑то садится в машину.

Тишина звенит.

Мы едем в этой тишине, как в кислоте. Я не смею её нарушить и просто обнимаю сына посильнее, чтобы перекрыть ему эту «кислоту».

Так же молча мы идём в дом.

Из сына будто вытекла вся энергия, он вялый, щёки горят. Беру его на руки.

—Поставь немедленно. Не поднимай тяжести.

Мне хочется сказать, что это не тяжесть, а мой испуганный ребёнок! Но ссориться при сыне не хочу.

Илюшка вжимается в меня крепче. Отрицательно кручу головой.

Концентрация кислоты нарастает.

—Мамочка… животик болит…

Усаживаю его на пуфик в коридоре, разуваю. У него бывает, если перенервничает.

—Я сделаю тебе чай с мятой и молоком.

—Перестань подпитывать его симуляции, Тори. Он просто пытается избежать наказания!

—Наказание для вас должно быть одинаковое. Вы в равной мере поучаствовали в трагедии. Ты его напугал!

—Не говори чушь! Илья, быстро в свою комнату.

У меня всё горит внутри от этой кислоты предстоящего наказания, порицания, отторжения. И мне страшно представить, что чувствует мой ребёнок.

Пока делаю чай, ощущаю солнечным сплетением, в котором поселилась тяжесть, что там что‑то происходит. Быстро выплёскиваю чай в алюминиевую чашку, чтобы немного остудить, выливаю снова в кружку и спешу в детскую.

Илья беззащитно стоит посреди комнаты, теребя в руках своего уже старенького тряпочного кота, словно пытаясь прикрыться им. Я шила этого кота сама, когда была беременна. До сих пор без него не засыпает.

Борис нависает над ним.

По щекам сына текут слёзы.

—Не ожидал, что мой сын станет моим позором.

—Я не хотел…— не поднимая глаз, рвано вздыхает Илюшка.— Прости, папочка.

—Мне жаль говорить это, но ты меня разочаровал. И, конечно, ты будешь наказан. Ты должен быть более ответственным и серьёзным. Думаю, лишить тебя сладкого и игрушек на неделю будет полезно… для осознания правил поведения в приличном обществе.

—Это нечестно…— рыдает сын.— Все вели себя плохо. Их никто не ругал. А я нечаянно.

—Мне плевать на «всех»! Мой сын должен вести себя достойно! Дай сюда эту тряпку,— требует он кота.

—Это Сплюшка…— делает шаг назад сын.— Его нельзя. В нём хорошие сны.

—Это не тебе решать. Дай сюда!

Выдёргивает из рук.

Сын взрывается слезами.

—Веди себя как мужчина, не смей рыдать из‑за пустяков!

—Отдай!— тянет руки Илья.

С грохотом ставлю кружку на стол. Меня трясёт. Но у нас в семье не принято противоречить друг другу при ребёнке. «Родители должны выступать единым фронтом». Впрочем, это правило работает только в одну сторону. Не смею противоречить только лишь я. А Борис постоянно позволяет себе любые поправки в мои решения и правила.

—Борис…— выразительно одёргиваю его.— Отдай ему Сплюшку.

—Выйди, Тори. Это мой сын. И я не позволю ему вырасти никчёмным клоуном.

—Это и мой сын! И я не позволю делать из него невротика. Отдай игрушку!

Борис рассерженно разворачивается. Пусть лучше направит свою кислоту на меня. Я переживу!

—Выйди!— рявкает он.

—Не надо мамочку… ругать!— обнимает меня за бедро рыдающий сын.

Отодрав его от меня, Борис подхватывает меня за локоть и молча вытаскивает за дверь детской.

—Не мешай нам разговаривать.

Дверь перед моим носом захлопывается.

У меня все трясётся внутри. Должен же быть способ остановить это всё?? Но я совершенно не умею скандалить и конфликтовать! Я очень болею после этого.

Растерянно оглядываюсь, слыша рыдания сына и то, как тихо продолжает выговаривать ему Борис. Но не кидаться же на мужа при ребёнке. Меня перекрывает от возмущения и беспомощности. И я сама начинаю плакать. Мне тоже хочется сказать, как Илюшка: «Нечестно!» Я была морально готова на игнор. Но не на это!

И, не найдя ничего лучше, чтобы отвлечь его от ребёнка, снимаю с крючка в прихожей большую стальную ложку для обуви. И, размахнувшись как клюшкой от гольфа, бью в наше огромное зеркало. Грохот, звон… Я зажмуриваюсь. Быстро вешаю её на место, стоя в груде осколков.

Борис выходит из комнаты, обескураженно оглядывает коридор.

—Как это произошло?

—Не знаю…— тяжело дышу я.— Оно просто лопнуло.

—Ты ранена?

—Не знаю…

—Мамочка…— выглядывает Илья.

—Всё хорошо, пирожок, зеркало разбилось. Попей чай и ложись.

—Тебе не больно?— волнуясь.

—Нет!— немного натянуто улыбаюсь я.

—Не двигайся, я помогу сейчас!— отмирает Борис.

Бросив в угол Сплюшку, уходит за щёткой и совком. Выразительно киваю сыну на игрушку. Подхватывает с пола и убегает в детскую.