— Уйти туда, где Республика, — сказал Глухой. Он повернулсяк ней здоровым ухом, когда она заговорила. — Ya iras, mujer[40]. Вот выиграемвойну, и тогда везде будет Республика.

— Ладно, — сказала Пилар. — А теперь, ради бога, давайтеесть.

После обеда они вышли из лагеря Эль Сордо и стали спускатьсяпо той же крутой тропинке. Эль Сордо проводил их до нижнего сторожевого поста.

— Salud, — сказал он. — Вечером увидимся.

— Salud, camarada, — ответил ему Роберт Джордан, и все троепошли по тропинке дальше, а Глухой стоял и смотрел им вслед.

Мария оглянулась и помахала ему, и Эль Сордо ответил ей темпринятым у испанцев коротким движением руки вверх, которое выглядит так, будточеловек отмахивается от чего-то, и меньше всего на свете похоже на приветствие.За столом он сидел в той же овчинной куртке, даже не расстегнув ее, и все времябыл подчеркнуто вежлив, заботливо поворачивал голову, чтобы лучше слышать, и,снова перейдя на кургузый язык, расспрашивал Роберта Джордана о положении вРеспублике; но было ясно, что он хочет поскорее отделиться от них.

Когда они уходили, Пилар спросила:

— Ну, так как же, Сантьяго?

— Никак, женщина, — сказал Глухой. — Все в порядке. Я будудумать.

— Я тоже, — сказала тогда Пилар, и во все время спуска покрутой тропинке между соснами, по которой спускаться было легко и приятно, нето что подниматься, она не вымолвила ни слова.

Роберт Джордан и Мария тоже молчали, и так они быстро дошлидо того места, откуда начинался последний крутой подъем в гору и тропинкауходила в густую чащу, чтобы прорезать ее насквозь и выйти на горный луг.

День клонился к вечеру, но майское солнце уже сильноприпекало, и на половине подъема женщина вдруг остановилась. Роберт Джордантоже остановился и, оглянувшись назад, увидел капли пота, выступившие у нее налбу. Ее смуглое лицо как будто побледнело, кожа приняла желтоватый оттенок, ипод глазами обозначились темные круги.

— Отдохнем немного, — сказал он. — Мы идем слишком быстро.

— Нет, — сказала она. — Пошли дальше.

— Отдохни, Пилар, — сказала Мария. — У тебя измученный вид.

— Замолчи, — сказала женщина. — Тебя не спрашивают.

Она снова полезла в гору, но, когда они добрались доперевала, она дышала тяжело, все лицо у нее взмокло, и его бледность теперьбросалась в глаза.

— Сядь, посиди, Пилар, — сказала Мария. — Ну прошу тебя,пожалуйста, посиди.

— Ладно, — сказала Пилар, и они уселись втроем под сосной,лицом туда, где за лугом темнела вся гряда Сьерры и отдельные вершины как будтовыпирали из нее, сверкая снегом в лучах предвечернего солнца.

— Такая дрянь этот снег, а как красиво, — сказала Пилар. —Один обман этот снег. — Она повернулась к Марии. — Не сердись, что я тебявыругала, guapa. Сама не знаю, что на меня нашло сегодня. Характер скверный.

— Я на твои слова не обращаю взимания, когда ты злишься, —сказала ей Мария. — А злишься ты часто.

— Нет, это не злость, это хуже, — сказала Пилар, глядя наснеговые вершины.

— Тебе нездоровится, — сказала Мария.

— И не это, — сказала женщина. — Иди сюда, guapa, положиголову ко мне на колени.

Мария придвинулась к ней поближе, вытянула руки, сложила ихтак, как складывают, когда спят без подушки, и улеглась на них головой. Лицоона повернула к Пилар и улыбнулась ей, но женщина все смотрела на луг, на горы.Не глядя, она погладила голову девушки, потом повела толстым коротким пальцемпо ее лбу, вокруг уха и вниз вдоль кромки волос на шее.

— Сейчас я тебе ее отдам, Ingles, — сказала она.

Роберт Джордан сидел позади нее.

— Не надо так говорить, — сказала Мария.

— Да, пусть берет тебя, — сказала Пилар, не глядя на нихобоих. — Ты мне никогда не была нужна. Но я ревную.

— Пилар, — сказала Мария. — Не говори так.

— Пусть берет тебя, — сказала Пилар и обвела пальцем вокругмочки ее уха. — Но я очень ревную.

— Но, Пилар, — сказала Мария. — Ты ведь сама говорила мне,что у нас с тобой ничего такого нет.

— Что-нибудь такое всегда есть, — сказала женщина. — Всегдаесть что-нибудь такое, чего не должно быть. Но у меня нет. Правда, нет. Я тебежелаю счастья, вот и все.

Мария промолчала, лежа все в той же позе и стараясь держатьголову так, чтобы Пилар не было тяжело.

— Слушай, guapa, — сказала Пилар и стала рассеянно обводитьпальцами овал ее лица. — Слушай, guapa, я тебя люблю, но пусть он берет тебя. Яне tortillera[41], я женщина, созданная для мужчин. Это правда. Но мне приятнотак вот, при солнечном свете, говорить, что я тебя люблю.

— Я тебя тоже люблю.

— Que va. Не болтай глупостей. Ты даже не понимаешь, о чем яговорю.

— Я понимаю.

— Que va, что ты понимаешь! Ты пара этому Ingles. Это сразувидно, и пусть так и будет. И я на это согласна. На что другое я бы несогласилась. Я глупостями не занимаюсь. Я просто говорю тебе то, что есть.Немного найдется людей, а особенно женщин, которые будут говорить тебе то, чтоесть. Я ревную, и так и говорю, и так оно и есть, и так я и говорю.

— Перестань, — сказала Мария. — Перестань, Пилар.

— Por que[42] перестань? — сказала женщина, по-прежнему неглядя на них обоих. — Не перестану, пока мне не захочется перестать. Ну, — онанаконец взглянула на девушку, — вот теперь мне захотелось. И я уже перестала,понятно?

— Пилар, — сказала Мария. — Не надо так говорить.

— Ты очень славный маленький зайчонок, — сказала Пилар. — Атеперь убери свою голову, потому что блажь у меня уже прошла.

— Это вовсе не блажь, — сказала Мария. — А моей голове оченьудобно здесь.

— Нет. Вставай, — сказала Пилар и, подложив свои большиеруки под голову девушки, приподняла ее. — Ну, а ты что, Ingles? — спросила онаи, не выпуская головы девушки из рук, посмотрела на дальние горы. — Тебе что,кошка язык отъела?

— Не кошка, — ответил ей Роберт Джордан.