— Потому, что она самое яркое свидетельство мудростибожественного замысла — рождение, превращение, умирание. Все удивительногармонично, быстротечно, прекрасно.

Половцев понял, что дальше продолжать не стоит, иначе онизарулят в такие дебри, из которых существует только один выход — через приемнуюсумасшедшего дома.

— Спасибо, вы очень доступно мне все объяснили. Одинтехнический вопрос — зачем у вас кукла на веревке болтается? Что-то типапарашюта для погашения скорости прыжка?

Трикарский развел руками:

— Господи, но это так очевидно! Это же куколка, изкоторой и появляется бабочка!

Половцев лишь кивнул головой — мол, теперь все ясно, как жея раньше не догадался. И задал еще один, сильно беспокоивший его вопрос:

— А почему вы решили устроить перформанс у фонтана?

— Да ничего я не решил. И фонтан подвернулся случайно.Я разделся у входа в «Пушкинский», там очень удобная площадка, но меня прогналиохранники. Тогда я спустился вниз, и уж там за мной стали гоняться милиционеры.Жалко. Вы же видели, как народу понравилось. Народ — он прекрасное понимает иценит. Не то что власти.

И Трикарский выразительно посмотрел на Стаса, задумчивогрызущего колпачок шариковой ручки.

Некоторое время они молчали. Половцев понял, что, ксожалению, никакого прока от художника не будет, отношения к трупам в воде онне имеет и время потрачено впустую.

Напоследок он спросил:

— И что, если вас сейчас отпустят, оформив мелкоехулиганство, вы так голышом и поскачете домой?

— Почему домой? — гордо ответил Трикарский. —У меня в мастерской уже ждут друзья и знакомые. Будем отмечать такое событие!

— Привод в милицию?

— Рождение шедевра!

— А ваши друзья тоже занимаются такими перформансами?

Трикарский даже застонал от возмущения:

— Перформансами не занимаются! Это не секс!

— Хорошо, хорошо, — успокоил его Половцев. —Я просто имел в виду — не практикуют ли в вашей среде подобные акции, толькоколлективные? Иными словами — не полетит ли после вашего празднования поТверской целая стая бабочек-самцов?

— Да что вы такое говорите! — вскричалоскорбленный в лучших чувствах художник. — Перформанс может сотворитьнесколько талантливых одиночек. Но это же искусство, где каждый индивид —творец, сопрягающий свой дар с другим творцом. Не надо из нас делатьфанатиков-сектантов или пациентов Кирзача, распевающих зомбирующие гимны.

— Кто такой Кирзач? — удивился Стас.

— А, умник один. Не волнуйтесь, не вор в законе.Психиатр известный, у него своя клиника. Да таких, как он, в Москве — несчесть. Шарлатаны. Вы бы ими лучше занялись, наверняка налоги не платят, —поведал Трикарский, неожиданно обнаружив признаки социальной активности игражданской ответственности.

Теперь, когда Стас нацелился на то, чтобы охмурить Майю, таксказать, по полной программе, он стал заходить к Сильвестру гораздо чаще, чемэтого требовали интересы дела. Сейчас, например, ему нечего было рассказать,кроме истории с голым художником. Впрочем, рассказчиком он был отменным, и Майяхохотала до слез.

Сильвестр сначала слушал внимательно, но потом вдругперестал реагировать на слова и уставился в окно. Потом часто заморгал изажмурился. Солнце жидким золотом стекало по стеклам, и от этого блеска былобольно глазам.

— Босс? — позвала Майя. — С вами все впорядке?

— В полном, — ответил Сильвестр, открывглаза. — Кажется, я сообразил.

— Сообразил — что? — насторожился Стас.

— Я понял, что мы до сих пор упускали из виду. Господи,а ведь это лежало на поверхности! Так просто, что даже обидно.

Майя со Стасом переглянулись.

— Может, что и лежало на поверхности, — сварливозаметил старший лейтенант, — но я этого не разглядел.

— Ты только что сказал фразу, которая дала мне ключ ковсему делу.

— Я сказал?!

Стас так растерялся, что даже не сумел этого скрыть.

— Ну да. Про Кирзача. Известный психиатр, у него свояклиника…

— Ну и что?

— А то. Ну-ка, напряги мозги. У каждого из трехчеловек, которые так глупо утонули — в бассейне, в пруду и в ванне, не такдавно случилось в жизни какое-то несчастье. Любовника Матвейкиной заподозрили вмахинациях, и он выбросился из окна. У Савиных, по слухам, была несчастнаялюбовь, которая перевернула всю его жизнь. У Баландина украли коллекциюконфетных оберток, смысл жизни, можно сказать, что стало для него огромнымпотрясением.

— Ну?

— К кому сегодня небедные люди обращаются за помощью,когда в их жизни случаются потрясения? — спросил Сильвестр и сам ответил:— К психотерапевту. Это модно, дорого и иногда приносит реальную пользу.

У Половцева отвисла нижняя челюсть.

— Вы проверяли компьютеры жертв? — напиралСильвестр.

— Ну, так… Просмотрели данные, составили кое-какиесписки. Но там ничего нет, что мы должны были искать?

— Искали наверняка письма угрожающего содержания. Нужносрочно проверить, с какими запросами входили эти трое в поисковые системы. Инет ли среди этих запросов частных психологов. Если есть, то не пересекаются линазвания клиник или фамилии докторов. Если мы найдем одного и того же врача,который пользовал всех троих персонажей дела, мы найдем ответ на главный вопрос— КАК?

Пока Сильвестр говорил, щеки Половцева наливались румянцем.Было неясно, то ли он покраснел от досады на себя — не додумался сам! — толи просто загорелся новой идеей. В любом случае времени на то, чтобы провестизадуманное Сильвестром сравнение, потребовалось гораздо больше, чем хотелось.Однако результат их потряс.

Каждый из троих погибших действительно искал для себядоктора. Каждый из них искал в Интернете клиники и просматривалспециализированные сайты. Совпадений оказалось три. Стас принес список садресами и телефонами и, выложив его на стол, спросил:

— Ну, с какой клиники начнем?

Это был просто оборот речи, потому что никто из них не знал,какую клинику выбрали жертвы. Однако Сильвестр, бросив лишь один взгляд нараспечатку, быстро сказал:

— Вот с этой.

Клиника называлась «Девяносто семь» и ничем не выделялась.Она была даже не первой в списке.

— Почему именно с этой? — с ухмылкой спросил Половцев,решив, что Сильвестр просто гадает вслух.

Однако тот был предельно серьезен: