Послышался шорох, взорвался и рассыпался искрами в сердце. От темноты отделился силуэт – тонкий, хрупкий, в чёрном плаще, волосы струятся до самых пят. Не её она ожидала увидеть.

– Мара…

– Ш-ш, – она приложила палец к губам. – Преобразилась ты, девица.

Марьяна не знала, что ответить хозяйке навьих земель, а потому поклонилась. Мара смотрела словно сквозь. Какой же юной она казалась! Только волосы серебрились от прожитых веков. Она вынула из-под плаща и протянула Марьяне обыкновенный крючок для вязания. Марьяна хотела было взять, но в последний миг опустила руку.

– Это поможет распутать кружево и сплести по-новому, – сказала Мара.

Марьяна молчала. Ждала.

– Преобразилась ты, девица, – повторила Мара. – Не отказывайся от помощи. Просьба моя проста: не тревожить дочь мою, распутать судьбу парнишки, напоить его из ручья Забвения и увести прочь.

– Я… – Марьяна не могла поверить, что у неё достанет смелости отказать царице смерти, но всё же отступила. – Я сплету кружево сама.

– Думаешь, успеешь к сроку?

– Успею.

– Ты, верно, не понимаешь, что тогда вам вовек не вернуться домой по-настоящему, до конца. Он станет нитью, к тёмному миру всех вас привяжет. Захотите забыть – не выйдет, он напомнит.

– Не для того я здесь, чтобы забыть, прекрасная Мара, – ответила Марьяна, – а для того, чтобы вспомнить.

Глаза Мары посветлели, став почти фиолетовыми, словно отразили аметист Марьяны, алые губы тронула улыбка. Она развернулась, махнув плащом, и, уже слившись наполовину с темнотой, бросила:

– Не верь миру Нави до конца, но переживи тёмную ночь, встреть предков. Я горда за тебя, но тебе держать ответ.

Слышно было только, как вязальный крючок бесполезной палкой полетел в траву, а затем всё стихло.

– Держать ответ. Да как всегда, – усмехнулась Марьяна и в обнимку с аметистом вернулась в дом.

Там она зажгла свечу и взялась за кружево. Взглянула на него по-новому – на этот странный, стянутый в некрасивый узел узор. И как раньше не замечала? Марьяна не распутала – растерзала нити.

А вдруг то, что казалось изъяном, на самом деле основа всего? Несовершенное, кривое, неправильное, даже стыдное начало. Если всё вышло не так, как хотелось? Если плохо от сделанного или несделанного, сказанного или несказанного? Души рода говорили с Ксюшей об ошибках, о незаконченных делах, непонятых истинах. Да и Марьяна видела в пещере Памяти сплошное несовершенство: как рушится почти каждое начинание, как люди сами творят такое, чего не хотят, не ждут от себя. Сколько всего увидела – так и не смогла уложить в голове то неуловимое, что не исчезает со смертью…

Взять изъян за основу. Увидеть, что он не изъян, а природа – уникальная, по-своему совершенная. Не пытаться вписать её в узор, но создать узор вокруг неё. Виток за витком сплетётся кружево по-новому, и судьбы их пойдут своей дорогой, дикой, нехоженой. Но что же случилось в роду, что нить вьётся всё чернее да чернее? Красива нить, словно звёзды сияют в узоре, – но откуда? Что? Вот белая проглянула, лёгкая да пушистая, плести её легче, уставшим пальцам отрада. Окончено кружево, всё как есть, без прикрас.

Наутро Ксюша обнаружила старшую сестру спящей на стуле, кружево лежало на коленях. Она укрыла Марьяну шалью, а сама взяла рукоделье, помчалась с ним в спальню и прыгнула на кровать, разбудив Янину и Надю.

– Смотрите! Она это сделала!

Сёстры вертели работу, ощупывали, любовались, не находя изъянов.

– Но оно совсем другое, – произнесла Надя недоверчиво. – Доля и Недоля ведь наказали…

– Исправить кружево, – закончила Марьяна. Возгласы сестёр разбудили её, и она пришла в спальню, чтобы упасть на кровать и сладко потянуться. – Этот узел – его основа, а не изъян, просто нужно было переделать узор.

– Столько чёрного… – протянула Надя, – и белый. Почему чёрный и белый?

– Выйдет солнце – появятся другие цвета, – сонно пробормотала Марьяна.

– Знаешь, Марьян, – вдохновенно произнесла Янина, нависнув над сестрой, – ты всегда была последним человеком, кого я назвала бы дерзкой. Ошибалась, очень ошибалась.

Агафья наотрез отказалась нести работу Доле и Недоле, поэтому вручила кружево мужу и, не желая слушать отговорок, отправила к рукодельницам. Сама же целый день до звона в ушах причитала, что переиначивать человеческими руками прекрасную работу Доли – немыслимо.

Антип вернулся под вечер и торжественно, выпятив грудь, объявил:

– Сердце Доли спокойно. Кружево исправлено, как она того и хотела. Доля и Недоля долго любовались, хвалили, что необычно и очень красиво.

Агафья вмиг замолчала и насупилась, расстроенная, что отказалась сама идти к мастерицам и пропустила все похвалы. А сёстры так обрадовались, что полночи не могли уснуть – всё вспоминали детство, дом, школу, обсуждали парней и девчонок из такого далёкого, но уже чуть ближе, мира.

Лёжа в темноте, Надя слышала, как легко скрипнула дверь, как подкрались к кровати осторожные шаги. Холодные ступни коснулись её ноги, она замычала и повернулась на другой бок, притворяясь, что спит. Марьяна выходила из дому каждую ночь. Что она там делала, в темноте? Расскажет, если спросить?

Сама Надя не могла спать: мысли об утерянном заклинании доводили её до горячки. Стоило ей забыться, и строки крутились в голове, мучили, никак не складываясь. Скоро они с сёстрами приготовят отвар, разложат цветы и камни. Останется только заклинание, а его нет. Ждать ли помощи вещих птиц, если оно уже было под носом да пропало куда-то? Она потеряла его.

Марьяна уже крепко спала, и можно было незаметно выбраться из-под одеяла. Хрустальная роса сияла на изумрудных листьях, и от этой красоты хотелось встать на самые носочки, подпрыгивать и кружиться. В который раз Надя подивилась тому, что мир тьмы и смерти настолько красив. Почему, спустившись на самую глубину, находишь столько цветов, хотя ожидаешь лишь темноту?

В том и суть, наверное, чтобы спуститься да рассмотреть.

Ноги сами привели к ручью Забвения. Глаза против воли искали среди ветвей один силуэт. Надя убеждала себя, что не было никакого Мира, что ей всё почудилось, а пришла она вспоминать заклинание – но о заклинании совсем не думалось. Лучше уж идти назад. Когда она уже шагала прочь, её окликнул знакомый голос:

– Снова за водой пришла?

– Ага, – ответила Надя машинально.

– А кувшин где? – прищурился Мир. – Или меня искала?

Она вспыхнула.

– Я… Пытаюсь кое-что вспомнить…

– У ручья Забвения.

– Я пойду, – Надя вдруг захотела поскорее к сёстрам, греть ноги и пить чай.

Берилловый лист сорвался с ветки, динь! – стукнулся о землю. В этом каменном