Вещий был холодок, так, что ли?

Или это все же другой Каньский?!

Нет, не другой. Араго понимал, что напрасно ищет спасения в пустых надеждах: просто пытается отдалить от себя момент, когда придется смириться с неизбежным. Загадочная мадам Р., особая связь Поццо ди Борго, как ее назвал Шпис, то есть секретное доверенное лицо российского посла, не нарушила бы своей таинственности, не отправилась бы к Шпису с требованием немедленно предупредить Араго об опасности, если бы речь шла всего лишь о предположениях, которые удалось бы решить на уровне «может быть» или «не может быть». Приехал именно тот самый Юлиуш Каньский, непостижимым образом восставший из гроба! То самый Каньский, который представлял собой смертельную опасность для Араго, потому что только Юлиуш Каньский мог в Жан-Пьере Араго узнать Ивана Державина и разоблачить его как шпиона Российской империи.

Но главная загадка состояла все-таки в другом. Кто здесь, в Париже, мог знать о том самом Каньском, вернее, о том, какую роль в судьбе Араго играл этот человек? Даже Поццо ди Борго не имел об этом представления. И Шпис, называя эту фамилию, не понимал, в чем ее опасность для Араго, – он просто передавал важное известие. Не было здесь, в Париже, во Франции, ни одного, ну ни единого человека, знающего о Каньском, кроме…

Кроме нее. Кроме дочери Дмитрия Видова.

Мучительное и страшное пребывание в погребе серого особняка Араго никогда не мог забыть, и сейчас перед ним, словно наяву, вдруг возникло враз забавное и рассудительное личико его спасительницы; словно наяву, радостно и вместе с тем испуганно зазвенел ее голос:

«Дер-жа-вин, это ты? А это я! Меня зовут Фрази! Ты меня помнишь? Ты меня спас! А теперь я спасу тебя!»

Да, она собиралась сбегать за ножом, чтобы перерезать веревки и освободить пленника, а он, Араго, то есть тогда Иван Державин, воскликнул тогда: «Ты не понимаешь опасности! Если попадешься на глаза Юлиушу Каньскому…» Фрази, конечно, немедленно спросила, кто это, и Державин ответил: «Это один поляк. Злодей, предатель, убийца, негодяй! Если Каньский выследит тебя, он убьет и тебя, и твоих родителей».

Державин боялся за Фрази, но и она не могла не понять, не почувствовать его ужаса перед Каньским!

Значит, она запомнила это? Запомнила на всю жизнь?

И вот… и вот какое сцепление событий происходит теперь. Сначала Лукавый Взор сообщает о карточном притоне на улице Малых Конюшен и дает понять Араго, что ему там непременно надо побывать, если он хочет что-то выведать о планах поляков, а потом вдруг мадам Р. предупреждает Араго об опасности, понимая, что он непременно наткнется на своего врага Каньского, если отправится туда.

Откуда мадам Р. могла знать о том, что он туда пойдет?

Оттуда, что она и есть Лукавый Взор.

Ну а знать о Каньском могла только Фрази.

Значит, и Лукавый Взор, и мадам Р. – это одно и то же лицо. Это Фрази!

Мадам Р. – мадам Ревиаль?! Эуфрозина, Фружа по-польски, а по-французски – Фрази?

Странно, Араго не почувствовал от этого внезапного открытия никакой радости, напротив – ощутил себя болезненно уязвленным. Он знал причину, он чувствовал ее, как неожиданный и предательский удар.

Мадам Ревиаль заплатила Агнес, чтобы та как можно дольше оставалась любовницей Араго. Но как с этим уживаются тот всхлипывающий шепот: «Державин, я тебя никогда не забуду! Я тебя люблю! На всю жизнь!», и быстрый поцелуй в щеку, и слова Дмитрия Видова: «Не забудь, что дочка тебе сказала! Это и правда на всю жизнь. Как у меня…»

Араго почти не вспоминал эту сцену раньше, однако она, оказывается, жила в памяти, как легкий аромат цветущих лип, так похожий на аромат белого винограда, или наоборот, аромат белого винограда, напоминающий запах цветущих лип… да это не важно: просто иногда вздрагивала на губах слабая улыбка при мимолетном воспоминании об этой девочке, которую он не мог представить взрослой так же, как не мог представить, что она когда-нибудь забудет Дер-жа-ви-на!

Ну не смешно ли?! Араго, этот закоренелый юбочник, этот насмешливый и циничный Казанова, который в женщинах видел только орудие для достижения двух целей: получить плотское удовольствие или получить нужные сведения на пользу своей стране, – вдруг ощутил острую боль в сердце (а ведь иногда ему казалось, будто сердца у него вовсе нет, а кровь разгоняется холодным разумом!) – и из-за чего?! Из-за того, что малышка, признавшаяся ему некогда, чуть ли не двадцать лет назад, в любви, признавшаяся из жалости к израненному, измученному, спасенному ею воину, с годами превратилась в циничную и расчетливую кокетку… такую же, как он, циничный и расчетливый дамский угодник!

Да, это в самом деле было смешно, и Араго даже заставил себя угрюмо посмеяться, но только потом, позже, когда простился со Шписом, объяснив ему, кто такой Каньский, и поклявшись, что не станет пытать судьбу и ни в коем случае не пойдет на улицу Малых Конюшен – даже в гриме. В конце концов, он уже кое о чем узнал: в погребе явно хранилось оружие, но вот для чего оно предназначалось?.. И кто такой Слон?

Араго не рассчитывал на подсказку Шписа: тот вообще мало знал о поляках, исключая окружение Адама Чарторыйского, а среди них вроде бы не было никого, кто мог скрываться под таким выразительным псевдонимом; к тому же Шпис спешил вернуться в посольство, так что ему было не до построения догадок и высказывания предположений. Этим занялся Араго – чтобы отвлечься от глупых, он прекрасно понимал это, но тягостных, ранящих мыслей о том, во что превратилась теперь Фрази.

Итак, за карточным столом Людвиг и Богуш вели речь о ящиках и мешках, спрятанных в погребе серого особняка. Чтобы графиня не нервничала, они готовы были перенести это к какому-то Слону. Может быть, все-таки не о человеке шла речь? Может быть, какая-то улица в Париже носит это название? Араго неплохо знал город, но поручиться за то, что ему известны все бульвары, все улицы, переулки и тупики, не смог бы. А что, если «слон» – это просто слово, которое обозначает некое место? Например, зверинец? Почему для Шписа и Араго «мамзель Шарлотта» может значить «кабинет Курциуса», а для поляков «слон» не может значить какой-нибудь зоосад?

В Париже было несколько зверинцев. Скажем, один, небольшой, находился поблизости, на улице Тампль. Там держали нескольких медведей, верблюдов, обезьян; специальные люди показывали их публике за скромную цену – пять су с человека. Также совсем недавно на улице Порт де Сен-Дени, Ворота Святого Дионисия, в зверинце господина Мартена демонстрировали двух львов, бенгальского тигра, гиену из Азии и ламу из Перу; из рекламного объявления, размещенного в «Бульвардье» (благодаря чему Араго и узнал о существовании этого зверинца), следовало, что все эти звери «хорошо воспитаны и играют с хозяином».

Однако слона не было ни на улице Тампль, ни у господина Мартена. Ах да, наконец вспомнил Араго, слон, даже два слона проживали в Саду растений, Жардан-де-Плант!

Это было примечательное место, особенно любимое иностранцами. Парижане искали развлечений поближе – где-нибудь на бульварах или на Елисейских Полях, ну а иностранцы не ленились пересечь Сену, переехать на левый берег, миновать Латинский квартал и даже Люксембургский сад, а потом добраться до улицы Бюффон, названной так в честь знаменитого естествоиспытателя Жоржа-Луи Леклерка, графа Бюффона, бывшего первым смотрителем Королевского Сада Растений, как он тогда назывался.