И прежде, чем я успел как-то отреагировать, подбежал ко мне, обнял и троекратно облобызал в обе щеки.

— Полноте, Платон Сергеевич, полноте — принялся я отбиваться. — В конце концов, я не румяная барышня.

— А-а! — махнул рукой Боголюбов. — ничегошеньки вы не понимаете. Сегодня у всей городской полиции праздник. Сам начальник управления готов был колесом пойти, когда увидел, что в той ячейке лежало. Теперь изловленные вами тати поют, что птички по весне. По всему Тамбову облавы идут, уж сколько душегубов переловили! И всё не по подозрению, а на основании твёрдых улик. Никакой Плевако не опровергнет такие доводы обвинения. По весне Тамбовских волков изловили, а нынче и прочую живность на каторгу сплавим. Глядишь, почище будет у нас в городе, поспокойнее. Это вы нынче слободской, вас эти нехристи не трогают, за своего почитают. А прочие обыватели страдают от этой швали преизрядно. Но теперь — шиш, не забалуешь! Всех отправлю под суд и далее в Сибирь, снег убирать. А снегу там, говорят, много.

— Эк вы разошлись, Платон Сергеевич! — улыбнулся я, — эк развоевались! А что по моему делу? Есть результаты?

— Есть, как не быть!

Боголюбов открыл ящик стола и вынул футляр с украшением и лист бумаги.

— Вот вам заключение эксперта. И, знаете, кровь на колье всё-таки была обнаружена. Много крови.

Старший инспектор вздохнул.

— Что вы теперь с этим делать намерены? — спросил он меня.

— Да ничего. Уж больно старая это история, и убийца, насколько я могу судить, вот уже два с лишним десятка лет в аду жарится.

Боголюбов наморщил лоб, вспоминая.

— Это не о князе ли Травине речь?

— О нем самом.

— Я, Владимир Антонович, знакомился с этим делом. Давно, едва только поступивши на службу в полицию. И была бы тогда вот эта улика, — он постучал пальцами по листку с заключением, — Травин бы лишением титула не отделался. Поехал бы куда-нибудь за Иркутск, искупать свои прегрешения исключительно физическим трудом. Но коль скоро от людского правосудия он уйти сумел, то от Божьей кары увернуться не смог. Как Травин титула лишился, так в короткое время начисто сошел с ума и помер страшной смертью. Была у него мельница. И понес его чёрт на самую верхотуру. Не знаю, как там дело было, но попал он в самые жернова. После мельница та зачахла: никто не хотел зерно с кровью молоть.

Я поднялся, прибрал и бумагу, и футляр.

— Ну что ж, спасибо вам, Платон Сергеевич, и за экспертизу, и за рассказ.

— Да что вы, Владимир Андреевич, это вам спасибо. Такое дело сделали! Такое дело!

Из полиции я отправился к Шнидту. Был у меня к нему интерес, да и о княжне Тенишевой рассказать хотелось.

Старик встретил меня восторженно.

— Владимир Антонович, мне удалось составить рецепт особого стекла. Вот, извольте взглянуть.

И протячнул мне гогглы со стеклами необычного зеленоватого оттенка.

— Для ночного зрения? — уточнил я, крутя в руках очки.

— Именно! Конечно, мелких деталей разглядеть не удается, но видно достаточно, чтобы без усилий различать предметы, людей и животных. Думаю, в таких очках вполне можно ездить ночью на мобиле, не боясь угодить в яму или сослепу на кого-нибудь налететь.

— Превосходно, Альфред Карлович, превосходно!

Я и в самом деле был восхищен. Надо же! Без сложной электроники, безо всяческих привычных мне наворотов создать прибор ночного видения!

— Я бы сходу заказал у вас две пары, себе и Клейсту. Мне для большой императорской гонки такие очки очень даже пригодятся. А если вы покажете свою новинку генералам, они её оторвут у вас вместе с руками. И заплатят столько, сколько вы скажете, без торга.

— Вы думаете? — озабоченно потеребил бородку мастер.

— Уверен. А хотите еще одну идею?

— Давайте, — азартно потёр ладони старик.

— Вы знаете, что все живые организмы испускают тепло?

— Да, конечно.

— Но тепло — это, по сути, часть излучения нашего светила. Наши глаза способны видеть только часть солнечного спектра, самую его середину. Но вдруг возможно с помощью ваших хитрых методов увидеть и тепловые лучи?

— Вы думаете? Хотя, конечно, это вполне вероятно. Но для чего?

— Разумеется, для того, чтобы увидеть скрытое. Вот, к примеру, взять родственника вашего, Платона Сергеевича. Придет он со своими подчиненными бандитскую малину брать. А сколько в ней бандитов, где находятся? Поди, разберись. А так он по тепловому излучению сможет всё видеть прямо сквозь стены.

— Хм… Разумно. Надо будет провести несколько опытов, но ничего невозможного я не вижу. Вы извините, я…

Артефактор кинулся было в лабораторию, так что пришлось его останавливать.

— Альфред Карлович, прежде, чем вы погрузитесь с головой в новые эксперименты, не могли бы вы посоветовать мне хорошего и, главное, порядочного ювелира?

— Извольте. Соломон Яковлевич Фридман. Его мастерская на углу Дорожковской и Кадетской улиц. А для чего вам понадобился ювелир? Не собрались ли вы сочетаться законным браком с какой-нибудь юной барышней?

— Ну нет, Альфред Карлович, я еще не всё сделал в своей жизни, чтобы хоронить себя в этом самом законном браке. Рано мне ещё туда. У меня несколько иной повод. Надо почистить одну вещицу. Вот, взгляните.

Я вынул из кармана шкатулку с колье и подал Шнидту. Тот открыл и в первое мгновение даже пошатнулся. Изменился в лице. Тревожно взглянул на меня и нервным, прерывающимся голосом спросил:

— Владимир Антонович! Откуда это у вас?

— Успокойтесь, Альфред Карлович, я сейчас всё расскажу. Прикажите служанке подать чаю, этот разговор не на пять минут.

Полчаса спустя мы всё ещё сидели за столом.

— Вот так, Альфред Карлович, это колье оказалось у меня, — закончил я свою историю. — А почему это вас так взволновало?

— Понимаете, это было любимое украшение моей Вареньки.

При этих словах голос Шнидта дрогнул. Он яростно посмотрел в сторону и, словно бы невзначай, прикоснулся указательным пальцем к уголку глаза.

— У меня от матушки остались серьги. Как раз в комплект к этому колье.

— Да-да, — торопливо подтвердил мастер. — Серьги, колье и перстень. Она всегда носила их вместе. Так зачем вам с этим к ювелиру?

— Вот.

Я вынул из кармана заключение экспертизы и положил перед стариком. Тот прочел и взглянул на меня в упор.

— Значит, все-таки он? Он