машинном отделении и матросском кубрике слышались приглушенная возня, шаги и голоса. Бунт на корабле! Предупредить Бреннера!

Его каюта находилась в нескольких шагах от меня. На мой стук он ответил сразу, хотя до этого из-за двери не доносилось ни звука.

– Кто?

– Господин капитан, Зацепов сбежал.

Молчание.

– Господин капитан, Зацепова нет в каюте! Замок открыли ключом! Вы меня слышите?

– Слышу, – сказал Бреннер после паузы. – Идите к себе, ждите …

– Чего?

– Я скоро …

– Но Зацепов на свободе!

– Черт с ним! Идите к себе и ждите меня!

Это было решительно непонятно.

– Но …

– Мичман! Вы плохо слышите? Идите к себе, запритесь в каюте и ждите приказа!

Бреннер говорил торопливо, с болезненным раздражением, будто я помешал ему в важном, неотложном занятии, к тому же, кажется, тайном. Меня вдруг осенило: он там не один. Кто-то держит его под прицелом и заставляет отослать меня. Зацепов! Он там, у Бреннера, и завладел его оружием.

– Слушаюсь, – сказал я.

Подойдя к своей каюте, я вошел, громко хлопнул дверью и тут же тихо приоткрыл на неширокую щель. Нельзя было допустить, чтобы тот, кто удерживал Бреннера, догадался, что я догадался о нем. Что дальше? Ждать и пристрелить его, как только покажется. Ломиться сейчас в закрытую дверь Бреннера – все равно что убить его.

Прошло несколько минут в полной тишине, и дверь отворилась. Я приготовился стрелять, направив ствол нагана через щель, – лампа, оставленная мною у каюты Бреннера, хорошо освещала ту часть коридора. Бреннер выглянул, посмотрел на лампу с неудовольствием, повертел головой направо, налево … Он держал себя совершенно свободно, не было ни намека, что он делает что-то по принуждению. И все же оставалась возможность, что в каюте есть еще кто-то, кого я пока не могу видеть.

И тут Бреннер вышел в коридор с большим тяжелым узлом из простыни; закинул его на спину, как мешок, удерживая левой рукой, в правой сжимал начатую бутылку коньяка. Стараясь не топать, он поднялся наверх, и никто больше из каюты не показывался. Все это было странно до крайности, будто сон: Бреннер, крадущийся с мешком за спиной.

Я заглянул в его каюту. Никого. И никаких разбросанных фолиантов и манускриптов.

Когда я вышел на палубу, одна керосинка в салоне все еще горела и желтый свет из иллюминаторов пятнал настил. Внутри никого не было и на палубе тоже. Бреннер прячется от меня? Или …

Кто-то крепко обхватил меня сзади, и не стало воздуха; я не мог кричать, пальцы сами разжались, и револьвер канул беззвучно, небо покосилось, и звезды сползли на сторону. «Зацепов!» – успел подумать я, и звезды погасли …

Сентябрь 1918 года

Ангара

Костер горит прямо на воде посреди реки – так мог бы подумать всякий, выйдя из леса на берег. Но никто не вышел, никого тут не было на десятки верст вокруг, как не было и другого огня.

Анненков открыл глаза и сел. Огляделся, утверждаясь во времени и пространстве. Позади светились окна салона, впереди на баке тоже что-то горело, но огонь прятался за надстройкой, выкидывая к борту только пляшущие отсветы. Горим?! Анненков вскочил, и острая боль, пронзившая шею, чуть было не свалила его снова. Он схватился за горло, ожидая нащупать рукоятку ножа, но не было ни ножа, ни крови. И боль тут же отступила ноющей тяжестью в затылок. «Зацепов!» – вспомнил Анненков свою последнюю мысль, нашарил под ногами револьвер и пошел вперед на огонь, прижимаясь к надстройке.

На баке горел костер. Над ним стоял Бреннер с бутылкой коньяка в руке.

– Что вы делаете?

Прямо на металлической палубе горели книги. На разостланной рядом простыне навалены были бумаги и тетради в картонных обложках.

– Вы с ума сошли! Зачем?! – Анненков таращил глаза то на огонь, то на Бреннера.

– Убирайся к черту! – сказал Бреннер впервые на «ты».

Мичман оттолкнул Бреннера, пнул ногой горящие книги – они разлетелись, рассыпая искры.

– Отставить! Пошел вон! – бросился Бреннер на мичмана.

Оттолкнул с силой, свалил с ног подсечкой, сапогами сгребал в кучу тлеющие бумаги, и они снова заполыхали. Анненков вскочил – Бреннер направил на него маузер:

– Не подходи!

– Капитан! Зацепов на свободе, он хотел меня убить!

Бреннер смотрел на Анненкова с пьяной невозмутимостью. Про Зацепова он словно и не слышал.

– Я приказал тебе сидеть в каюте! Какого черта?

– Это вы на меня напали! – прозрел Анненков.

– Ты не выполнил приказ! Я пытался избежать этих твоих истерик …

– Вы меня душили! – задохнулся Анненков.

– На шее есть такая точка, если нажать … потом покажу, пригодится.

– Вы слышали, что я сказал? Зацепова освободил кто-то!

И снова Бреннер промолчал безразлично. И снова Анненков догадался.

– Вы?! И где он?

– Уплыл.

– Вы его отпустили?!

– Так мы доложим государю.

Анненков молчал, разглядывая Бреннера. В нем что-то изменилось.

– Когда ты спал на посту, я вывел его на корму и отпустил … по течению … Зацепов пришел сюда с сатанистами. Он не из главных, правда, а из обслуги. А капитан наш это скрывал. Так что я посадил его под замок в его же каюте.

– Зачем вы это делаете? Это же документы, – сказал Анненков уже без прежнего запала. – Я бы тоже хотел прочесть …

– Не надо тебе читать это! Никому нельзя это читать!

– Я что-то видел там, у могил …

– Не советую напоминать о ваших выходках у могил! Государь уже сделал мне внушение насчет вас.

– Внушение?

– Молчать! Вы всех раздражаете! Вы всем надоели, чертов выскочка!

– Я просто хотел понять …

– Нечего здесь понимать!

Бреннер бросил в огонь оставшиеся бумаги вместе с простыней, и они запылали. Взял бутылку и приложился к ней.

– Но почему? Что там? – не унимался Анненков.

– Идите спать, мичман. Я заступаю на пост. Имейте в виду, ваш сон на посту я вам прощаю только потому, что вас два дня некому было сменить … Я был занят …

– И вы бы стреляли в меня из-за этого? – Анненков кивнул на чернеющие в огне бумаги.

Костер догорал. Они стояли по разные его стороны. Бреннер протянул Анненкову бутылку…

Из записок мичмана Анненкова

10 сентября 1918 года

Ударом в челюсть я свалил кочегара Коровина.

– Встать, скотина! – приказал Бреннер.

Но какое там – встать. Коровин лежал без движения на полу салона. Двое других бунтовщиков – кочегары Устюгов и Битюгов – стояли тут же на коленях. Руки у всех были связаны.

Еще