Валентин снова взглянул в сторону портрета. Незнакомец смотрел так, словно загадывал загадку — и от того, как быстро Валентин разгадает ее, зависела судьба очень многих.

— Пусть так, — сказал Валентин. — Объявляй международный розыск. И еще, Леон. Если ты что-то о нем знаешь, скажи.

Он смотрел так, чтобы уловить малейшее движение в отцовском лице, но ничего не изменилось. Леон лишь кивнул.

— Хорошо, — ответил он. — Розыск будет.

И грозовая туча, из которой смотрел король, раскатилась громом и стала таять. Разговор был закончен.

Валентин откинулся на спинку кресла и устало прикрыл глаза. В нем крепло убеждение, что следующей жертвой Южанина — назовем его так, подумал Валентин, надо же его как-то звать — станет Дайна. Некромантка, которая несколько раз сорвала его планы.

Допустим, в случае с бомбой под матрасами ее могло поднять обостренное магическое чутье, а остальное сделала совесть. Но Южанин прекрасно знал, что убил Валентина, отразив его заклинания, и то, что бывший ректор так ловко восстал из мертвых, уже было работой некроманта.

Они обманули всех, сказав, что Валентин был тяжело ранен, а не убит. Но они не обманули Южанина, который видел смерть своего врага и торжествовал.

В дверь постучали, и Валентин услышал голос крысы-слуги:

— Господин ректор, к вам Дайна Девлет.

Надо же, он ушел со своего поста, а его все еще называют «господин ректор». Валентин поднялся, убрал портрет Южанина под папку с бумагами. Дайна здесь, с ней ничего не случилось, незачем портить ей настроение.

В руках Дайны был поднос с фарфоровым блюдом, аккуратно прикрытым салфеткой. Запах был просто умопомрачительный: нежный, свежий — и словно бы сами по себе приходили мысли о далеком юге, теплом ласковом море, маленьком трактире прямо на пляже, где готовят рыбу, выловленную с причала, и такие вот десерты, что тают во рту.

— Что это? — поинтересовался Валентин, хотя и так знал ответ. Манговый пирог — такой, как готовили у его родителей, когда во дворце была повариха с Банколийского архипелага. Дайна смущенно улыбнулась и подняла салфетку.

— Пирог, — ответила она. — Только… обещай, что не будешь смеяться.

— Обещаю, — сказал Валентин. Взяв поднос из ее рук, он поставил его на стол и нырнул в один из шкафов за посудой. Можно было бы, конечно, позвать крыс, чтобы они все сервировали, но Валентину не хотелось никого лишнего. — Никакого смеха. Что случилось?

Нож мягко вошел в пирог. Валентин отрезал кусок, положил на тарелку, потянул носом тонкую ленту аромата. Да, все как в детстве.

— Я сама его испекла, — призналась Дайна. Валентин не сразу понял, что здесь не так. Ах, да! Благородная дама, принцесса крови, не должна и близко подходить к кухне. Для этого у нее есть отряд верных слуг. Муженек Дайны сейчас стоял бы с открытым от удивления ртом и выпученными глазами.

Пирог был нежным и сладким. Валентин закрыл глаза, блаженно улыбнулся. В детстве, наевшись такого вот пирога, они с Эженом убегали в сад и, лежа под деревьями, смотрели в небо и мечтали, как однажды вырастут и станут великими героями.

Они выросли. Насчет героизма судить было пока еще рано.

— Прекрасный пирог, — признался Валентин. — Такие пекла наша повариха, когда я еще был маленьким. Кто тебя научил?

— Женевьев, — ответила Дайна. Валентин отрезал ей пирога, и Дайна осторожно отломила кусочек. — Она была кухаркой в доме одного из моих родственников. Я тогда была маленькая, все время толклась на кухне. Женевьев меня очень любила и жалела.

На мгновение Валентину показалось, что от лица и по-детски смущенной улыбки Дайны сейчас веет теплым светом. Она, как и он несколько минут назад, тоже унеслась в свое прошлое, где добрая женщина относилась к ней с той заботой и нежностью, которая была для Дайны подлинным сокровищем.

Он знал, что мать Дайны умерла при родах. Возможно, та Женевьев дарила то тепло, которое было для Дайны чем-то вроде материнской любви. Щита, который закрывает человека от бед и горя.

— Если хочешь, я найду ее, — сказал Валентин, понимая, что говорит не то и не так. Но что еще тут можно сказать?

— Она умерла, — ответила Дайна, и ее лицо дрогнуло. — Я хотела выкупить ее из рабства, когда вышла замуж за Кендрика.

Валентин обнял ее — так крепко, как только мог. Бывают минуты, когда человеку нельзя оставаться одному: они быстро проходят, но надо, чтобы рядом был кто-то любящий, кто-то, способный обнять.

Так они и стояли в обнимку. Пирог остывал, за окнами медленно сгущался вечер. Лето уходило — впереди были долгие дожди, золото и медь осенних листьев, тепло очага. А потом минута томительной тоски миновала, и Валентин подхватил Дайну на руки и понес к кровати.

То, что остается после тоски, лучше всего заполнить любовью.

Когда Валентин проснулся ранним утром, то Дайна уже успела уйти. Она выскользнула отсюда несколько минут назад — в воздухе еще остался тихий след ее дыхания.

Валентин вздохнул и стал одеваться.

***

Четыре хлебные жабы торжественно разлеглись на серебряных подносах. Глядя, как Эжен пробует выпечку, отламывая лапку, Валентин подумал, что Южанин мог отравить этих жаб, несмотря на то, что они провели ночь под личной охраной Кристиана и Александра. Но защитные артефакты, которые невозможно было обмануть, горели тихо и ровно, а Эжен принял столько лекарств на всякий случай, что сейчас мог бы выпить все зелья господина Бундо и даже не ахнуть.

Дегустацию решили провести в саду. Зеваки столпились на балконах, высовывались из окон, и Валентин заметил Дайну среди первокурсников — она стояла рядом с шаннийским принцем и, поймав взгляд Валентина, улыбнулась ему. Он улыбнулся в ответ.

Дайна выглядела спокойной. Значит, все в порядке — смерти рядом нет.

— Хорошая жаба! — весело заметил Эжен, и сквозь слой пудры на щеках Мин Ю проступил румянец.

— А что с ними будет потом, с этими жабами? — поинтересовалась она.

— Традиционно их раздают бедным вместе с деньгами, — ответил Эжен. — А я хочу отдать на кухню, нашим крысам-поварам, если вы не против.

— Мы не против! — хором воскликнули девушки, и Эжен пошел к следующей жабе. С трудом сдерживая волнение, Иви протянула ему поднос, и над садом вдруг раздалось возмущенное:

— Ква-а! Ква!

Жаба содрогнулась всем телом, стряхивая с себя муку. Теперь это был не забавный пирожок, а, как мог судить Валентин, кто-то вроде лягушки-быка, которая выглядела так сердито, словно собиралась пойти и задать кому-нибудь знатную взбучку. Жаба посмотрела на Эжена с таким забавным удивлением, что он расхохотался на весь сад. Иви побледнела, ее рыжие волосы сделались еще ярче.

— Святые мученики, — прошептала девушка, едва не выронив поднос. — Она живая!