обнажила меч, Норригаль вертела в руках какие-то бутылочки. Тварь посмотрела на нас так, как мог бы толстяк, выбирающий, какую вишенку первой отправить в рот. Но тут его взгляд остановился на Еваре Болще.

Капитан поднял бронзовый нож и оскалился, а глаз чудища из желтого сделался огненно-оранжевым. Он не отрываясь смотрел на шею капитана.

Ну конечно же! Капитан носил на шее цепочку с отделанным серебром и золотом клювом.

Клювом детеныша кракена.

И монстр понял, что это такое.

Наверное, он закричал бы, если бы мог, но вместо этого всеми щупальцами, кроме трех поднятых, яростно замолотил по воде, вскипятив ее добела. А три зависших в воздухе щупальца могли бы утащить нас под воду одного за другим или раздавить шлюпку, как это случилось после охоты на кита, но они потянулись к капитану. Одно обвило его руку, другое схватило за голову, третье дернуло за обе ноги сразу. Кракен поднял отчаянно завизжавшего капитана высоко над нашими головами и растерзал на части, подбросил оторванную голову, словно мяч, а тем, что осталось от туловища, с силой ударил по воде.

Мы окаменели с разинутым ртом, потрясенные силой и яростью кракена и ужасной кончиной Евара Болща. Все, кроме Норригаль. Разбросав по сторонам клочки капитана, монстр снова нацелил пылающий гневом глаз на нашу шлюпку и приготовился спустить на нас еще одну свору щупалец. И тут Норригаль вытащила зубами пробку из бутылочки и швырнула ее в чудище. Пузырек завертелся в воздухе, рассыпая вокруг серебристый порошок. Я знал, что это за гадость, и прикрыл лицо сгибом локтя.

– Зажмурьте глаза! – запоздало крикнула остальным Норригаль.

Я услышал, как тварь снова ударила по воде, на этот раз с такой силой, что поднявшаяся волна едва не погубила нас. Мы попадали друг на друга. Вокруг меня стонали и ругались: один по-гальтски, двое по-спантийски, и я понял, чем все так встревожены.

Они ослепли.

– Ха! – воскликнула Норригаль, все еще глядя туда, где ушло под воду огромное смертоносное чудовище. – Ха!

– Отлично сработано! – сказал я. – Просто блестяще!

Она повторила свое «ха», а я проворчал в ответ:

– Сама ты «ха». Давай теперь греби, могущественная ведьма! И вы, слепые куски дерьма, тоже гребите вместе со мной!

Они взялись за весла.

Но я решил, что, если у нас станет на одного гребца меньше, мы все равно справимся.

У Норригаль округлились глаза, когда я заткнул одной рукой рот спантийского барсука, а другой пырнул его в грудь кинжалом восемь или девять раз, прежде чем он успел хоть что-то возразить. А потом схватил его за ноги и сбросил дергающееся тело в воду. Норригаль поджала губы, но кивнула, признавая жестокую справедливость случившегося. Эта мразь предательски отравила моего друга и свою соотечественницу. Я задумался, не убить ли заодно и Малка, но не смог заставить себя. Он греб как проклятый, мой соотечественник, слепой и добросовестный, словно всю жизнь был таким. Я понятия не имел, как мы выживем на той унылой куче камней, что серела вдалеке, но мне не нравилась идея безжалостно зарезать человека, которого я недавно целых полчаса пытался задушить голыми руками. Тем более если это будет мой последний подвиг.

Не могу объяснить почему, но тогда я видел в этом какой-то смысл.

31

Гальтская любовная песня

Остров, к которому мы приплыли, вряд ли заслуживал такое громкое имя. Он оказался всего-навсего покосившейся грудой камней, обсиженных зеленым мхом и безумным количеством птиц. Пересечь его поперек можно было за четверть часа, а чтобы пройти вдоль, понадобилось бы вдвое больше времени. Если только вам не жалко своих сапог, потому что каждая пядь этих скал была загажена птичьим пометом. Некоторые птицы суетились и кричали, другие просто не замечали нас и взлетали только тогда, когда мы подходили слишком близко. Третьи притворно нападали, отгоняя от своих гнезд. Но, как мы потом выяснили, у них хватало духу только кричать, когда мы воровали яйца, разбивали их и выливали себе в глотку.

Больше всего здесь было ту́пиков, которых гальты и северяне называют скальными цыплятами. Маленькие, забавные черно-белые птицы с оранжевыми клювами и печальными глазками-пуговками. Их на острове было тысячи две, но крачки, чайки и другие птицы тоже селились здесь целыми колониями. Такое количество самых разных птиц, собравшихся на продуваемом всеми ветрами скалах, подсказало мне, что мы очень далеко от материка и другого кусочка твердой земли нет на многие мили вокруг. Покореженная щупальцами шлюпка, которую я спрятал в тени между скалами, была не в том состоянии, чтобы выдержать долгое плавание. Другими словами, мы основательно влипли.

Особенно я. Мне невольно вспомнилась старинная поэма о разлученных войной влюбленных. Девушка спрашивала:

Conath bit tua caeums abaeun?

«Как ты вернешься в родимую сторону?»

А парень отвечал:

Sthi clae, sthi ešca, sthi tann nar braeun.

«Землею, водою, огнем или вороном».

То есть: «Совсем не вернусь. Меня опустят в могилу, сбросят со шлюпки, сожгут на погребальном костре и кинут на съедение стервятникам». Очень напоминало мое положение, разве что у меня на родине не было возлюбленной, которая могла бы это спросить. Только братья и сестры, мать и племянница будут оплакивать мою участь. А здесь не было воронов, чтобы клевать мои кости. Только драные ту́пики.

Нужно было все-таки пойти на войну. Разумеется, гоблины закусали бы меня до смерти, зато они не отправились бы в Плата-Глуррис, мучить тех, кого я люблю. Мой кот утонул вместе с убийцей, которую он носил в себе, и всеми моими надеждами.

Уже наступил одиннадцатый день жатвеня, а я должен был добраться до Хравы к первому винокурню – осталось всего три недели до срока. А я застрял на этом засранном острове посреди кишащего кракенами Ганнского моря.

– Фотаннон, помоги мне! – мрачно проговорил я, не сумев вовремя остановиться.

Что-то скользнуло по моей груди, я посмотрел вниз и увидел тонкую струйку чаячьей дрисни, текущую от подмышки к бедру.

Сам виноват – не надо было обращаться к этому негоднику с таким унылым выражением лица.

Когда к Гальве и гарпунеру, старику из Пигденея, по имени Гормалин, вернулось зрение, они первым делом затеяли жаркий спор о том, не пора ли всем пить собственную мочу.

– Мне плевать, что вы там себе думаете, – сказал Гормалин. – Я не собираюсь ждать, когда высохну как скелет от жажды. А вы можете хоть морскую воду лакать, если хотите умереть. А если начнете потреблять мочу, то проживете еще долго.

– Не такое уж великое богатство эта жизнь, чтобы платить за нее любую