На огромном участке за глухим забором стоял старый дачный особняк с двумя застекленными верандами, сдававшийся трем-четырем избранным семьям – по кусочку каждой. У ворот приютился домик привратника, рядом – дом-кухня с комнатой для кухарки, позади особняка – гараж с пристройкой для шофера. В каждом из этих помещений жили дачники. Соломону достался гараж… Приземистый, темноватый, метров тридцати, с воротами вместо дверей, крохотными окошками и цементным полом. Но пол застелили коврами, из города привезли матрацы, поставив их на колышки, Виктор добыл печку-буржуйку с трубой, которую совали в форточку, и наступила привычная для семьи радость безмятежного лета. Тем более, что и войны с Америкой из-за Кубы не случилось.

Пикайзены отправились на Украину, в Остер на реке Десне, где отдых организовала Регина Иосифовна. Ирка рассказывала, какая там рыба – жирные, свежевыловленные лини, сколько ягод. Какое парное молоко, какие сметана, творог… И все страшно дешево!

А в Москву осенью пришел если не голод, то его тень. В магазинах по-прежнему стояли банки шпрот, сардин, даже икры, но пропали хлеб, мука. Исчезло и мясо, и картошка, в колхозах все силы были брошены на кукурузу. Катя каждый день отправлялась по магазинам искать хлеб и белую муку вместе с соседкой, Полиной Львовной Волпянской.

Муж соседки, Волпянский-папа, работал в том же ГИРЕДМЕТе, их семья получила комнату в квартире на той же лестничной площадке, что и Котовы. Семьи тут же сдружились. Лена Волпянская и Гуля сопровождали Екатерину Степановну и Полину Львовну в походах по магазинам – какая разница, где гулять? Катя уже не тосковала по Гоголевскому бульвару, а только вздыхала, что «все опять по карточкам», – на муку ввели талоны.

Не дала семейству Кушенских пропасть Тамарка, осевшая наконец в Орле, где жил Касименко, но так и не простившая его. Тамара присылала с оказиями в Москву на квартиру сестры Касименко картошку и белую муку. Ездил за посылками на Сокол, конечно, Виктор Котов, обычно вместе с Иркой. С Сокола они вместе ехали на Хорошевку, Виктор выгружал долю Пикайзенов и с остальной поклажей ехал на Волхонку ЗИЛ, на одном троллейбусе, на втором, на трамвае…

Алочка молчала, но как-то раз написала Тамаре: «Ты больше нам продуктов не присылай, мы не в состоянии ездить за ними так далеко…» Тамара позвонила Ирке, спросить, что это означает, но простодушная Ирка лишь удивилась, решив, что Тамара, по своему обыкновению, что-то сочиняет. Когда Тамара прислала поросенка, Алка позвонила Ире, говоря, что та сошла с ума: что можно сделать с неразделанным поросенком, от Тамарки одни проблемы. Но Котов сказал: «Поросенок? Что ж, попробуем и поросенка». Он разделывал тушку на кухне, Алочка сидела в Катиной комнате, чтобы не видеть этого зрелища. На запеченного поросенка они пригласили Пикайзенов, Милку с Моисеем и Мишкой. Катя радовалась: их семья вместе, как и должно быть.

Котовы наведывались и в гости на Хорошевку. Гуля играла с Танюшкой в игрушки, которые той привозил папа из очередной концертной загранпоездки. Вроде бы те же куклы, те же машинки, а все совсем другое… К вечеру девочки непременно ссорились, почти всегда с ревом. Виктор и Виктор резались в шахматы, а рка с Алкой в спальне рассматривали нечто невиданное: из последней поездки Пикайзен, поддавшись на уговоры итальянской девушки-импрессарио, привез косметику. Тени, румяна, тушь для глаз и даже… накладные ресницы. Алка с Иркой пробовали перед зеркалом все подряд.

– Ерунда все это, – сказала Алка мужу в вагоне метро, когда они возвращались к себе на Болотниковскую. – Девочкам в двадцать это не нужно, а в тридцать – уже не по возрасту.

– Ты о чем? – очнулся от приятной дремоты Виктор.

– О косметике. Никогда Ирка не будет этим пользоваться. Зачем? Она что, Розка Шифман? Выброшенные деньги.

– Ал, это не наше дело.

– Да, ты прав… Гуля, почему ты опять поссорилась с Таней? Ждешь, спрашиваешь, «когда поедем, когда поедем», а всякий раз дело кончается ревом…

Гулю выучила читать в четыре года тетя Мила, еще на Ржевском. Знала она и с десяток стихотворений. Умиляя родных, карабкалась на стул и без запинки декламировала длинную басню Михалкова «Заяц во хмелю»: «Лев пьяных не терпел, сам в рот не брал хмельного, но обожа-ал подхалимаж!» С оперой познакомилась в шесть: отец достал билеты на «Кармен» в Большой, куда Алка отправила дочь с отцом. Опера поразила Гулю не только музыкой, декорациями, танцами, но и сюжетом: так жаль красавицу Кармен, которую зарезал ревнивый любовник. Не меньше ее поразил буфет, куда отец водил ее в каждом из трех антрактов.

– Мам, я в каждом антракте целую бутылку лимонада выпивала! В первом антракте ела бутерброд с икрой, во втором – пирожные, а в третьем – мороженое!

– Гуля, ты понимаешь, как тебе повезло? Такой состав! – мать разглядывала программку. – Архипова, Звездникова… – Споем еще раз «Хабанеру»?

– Лучше гадание на картах, это еще красивее. Бабуля! Можешь сыграть «Хабанеру» на скрипке?

– Нет, Гуленька, что ты…

– Тогда давай я попробую!

Гулька требовала, чтобы бабушка достала инструмент. Катя открывала футляр, с умилением смотрела, как внучка разглядывает смычок, коробочку с канифолью. Гулька трогала струны и верила, что если очень постараться, точнее очень захотеть, то она извлечет из скрипки ту волшебную мелодию, что звучала в Большом.

– Бабуля, я тоже буду учиться играть на скрипке?

– Нет, Гуленька, это адский труд. Ты же не хочешь стать музыкантом, правильно, детка? А для себя, для семьи лучше играть на фортепьяно.

В шестьдесят третьем пришло горе: Милка умирала от рака крови. От Мишки с Моисеем проку было немного, Катю муж изолировал от больничных будней – ей нельзя видеть такие страдания, к тому же поговаривают, что рак заразный. К тете Миле два раза в неделю ездили Алка с Виктором. Поили ее морсами, кормили парной печенкой, выносили судна. Дочь и зятя Соломон от этих поездок не отговаривал: кому-то же надо ухаживать за больной. Смерть Милки в конце сентября семья перенесла тяжело. Младшая из сестер Кушенских ушла из жизни первой.

Первого сентября Гуля сидела на подоконнике, со слезами глядя на девочек, идущих по улице в белых передниках, с бантами и цветами. Она так мечтает о школе, мечтает лучше всех писать в тетради слова, складывать цифры, а мама отказалась отдать ее в школу в шесть лет. А Лену Волпянскую отдали, хотя она и идти-то туда не хотела. Как это пережить?

Зато через год на развилке Варшавского и Каширского шоссе открыли английскую спецшколу. Спецшколы только-только появились, в Москве их было не больше десятка, и все в центре, Алка ломала голову, как пристроить в одну из них дочь, да и кто ее будет возить… А тут такая удача, всего четыре остановки на трамвае. Все лето она готовила дочь к собеседованию. Разучить песню и стихотворение просто, а вот выбрать правильные… И важно, чтобы дочь понимала, насколько это важно, чтобы песня была не слишком детской, но и не взрослой, а главное – подходила к Гулиному образу, который должен был, по мнению матери, поразить педагогов. «Важно прочесть стихотворение так, чтобы подчеркнуть лучшее в себе», – внушала Алка дочери. В то лето Гуля поняла, что от нее требуется непременно «поражать» остальных. Несмотря на жару, мать не позволила ей надеть летнее платье, ее любимое, розовое, с бантиком у талии.