Дочь Дамира была замужем за Сергеем Петровичем Капицей, их дача стояла на той же второй просеке. Второй сын академика Петра Капицы жил вместе с отцом в начале поселка. Пятеро внуков великого ученого, внуки академиков Фрумкина и Островитянова, две дочки дипломатов, трое детей какого-то важного чина из Союза писателей и Гуля – такая звонкоголосая стайка носилась по безразмерному участку Дамиров. Играли в прятки, в салки, в мяч. В дождливые дни на огромной застекленной веранде, именуемой зимним садом, дулись в неведомую в те годы игру «монополию», в покер – как в настоящем казино, с разноцветными фишками. Перерыв делали лишь на послеобеденное время, когда дети хозяев брали уроки английского у четы британцев, которую ради этих занятий выписывали на лето из Йоркшира.

– Ирочка, ты зря держишь Таню взаперти. – убеждала Алочка сестру. – Допустим, ты боишься, что она повредит пальцы игрой в теннис. Но почему ей не ходить на танцы? Девочке нужно уметь танцевать.

– Алочка, для Тани главное – инструмент, четыре часа в день – это минимум. Ей уже семь, надо поступать в Цээмша, непременно в класс Оборина… – Ирка повторяла вехи жизни своей дочери, которые Алка знала уже наизусть. – Ты понимаешь, какой это уровень?

– Не менее важно сформировать ей окружение, Ира. Ты почему сняла дачу на Николиной, ведь не только же из-за природы?

– Нет, конечно. Здесь особая публика, это ясно. Но Таня это и так вберет, а постоянно болтаться с детьми у нее нет возможности. Она должна с детства усвоить, что музыка – это образ жизни.

Ранним утром – до жары – Танюшку вместе с сестрой водили купаться на реку. До обеда, пока в клубе танцевали дети и рояль был занят, она разбирала с матерью нотные партитуры. После обеда, когда остальные дети с визгом носились по даче Дамиров, играла в пустом клубе на рояле. На закате обе семьи снова шли купаться, и это, как и десятилетия назад, было главным событием дня. Маруся и Катя твердо придерживались мнения, что купания на закате идут на пользу, а в полуденную жару – во вред. После вечернего ритуала купания Танюшке разрешалось поиграть, наконец с детьми. Гулька прибегала оделить сестру толикой своего внимания, в чем находила выражение Гулькина врожденная потребность в лидерстве и любовь к обучению других. Кого и чему – неважно, Гуля ощущала, что ей дано учить многому и почти всех.

– Таня, давай сделаем собственный концерт для родителей, хочешь? Все-все танцы, которым нас учат. Мы их станцуем вдвоем, только ты и я.

– Мы сами их разучим?

– Да, я тебя научу, я все на память помню. Пойдем на лужайку и начнем, что терять время. Научу тебя швейцарскому, цыганскому танцам… Нет, цыганский я буду танцевать одна, это сольный номер. Гавот тоже… Он сложный, ты не сумеешь. Польку Рахманинова, да, это мы станцуем в паре… Что еще… Русский танец… Чардаш, венгерский. И жанровый, «На свидании». Я буду за мальчика, а ты за девочку. Ты ведь ниже меня ростом… Надо бы тебе тоже сольный танец дать… Только какой? Ладно, придумаю. Таня! Я считаю: раз-два, раз, два, три, четыре. Два шага польки, а потом четыре – галопа. На каждый такт. Ты что, считать не умеешь?

– Гуль, я так и делаю.

– Нет, ты все делаешь не так… С самого начала. И… раз-два, раз, два, три, четыре… Опять сбилась. Мы же с тобой вчера все выучили. Таня! Ты меня не слушаешь! Начинай сначала, раз ты такая бестолковая. Пока польку не выучим, ни во что играть не будешь. А будешь реветь, дам подзатыльник…

– Гуля, больно… Ты злая!

– Я не злая, просто мы с тобой готовим концерт. Нас знаешь, как у балетного станка Вера Николаевна по попе и по рукам бьет? Думаешь, мне не больно? Давай еще раз, от печки… Как я сказала.

Вечером, плача, Танюшка рассказала матери и бабушке, как ее била Гуля. Ира строго поговорила с Гулей, та плакала… Она побаивалась и тетю Иру, и Марусю, и особенно дядю Витю: тот относился к ней безо всякого интереса, как ей казалось, свысока. Приветствовал дежурным: «Гулечка, здравствуй, извини, мне нужно репетировать». Таня тянулась к старшей сестре, безропотно ей подчинялась, каждое утро они встречались с радостью, и каждый день заканчивался привычной ссорой и ревом.

– Вы калечите Гулю, – повторяла Маруся. – Испорченный нервный ребенок. Не понимаю, что Алочка себе думает.

– Маруся, – вздыхала Катя, – Алочка хочет, чтобы у Гули в жизни было все, чего Алочка – как она считает – недополучила.

– А чего она, собственно, недополучила?

– Маруся… Как будто ты не понимаешь, что толкнуло ее на брак с Виктором…

– Мы хотим для наших дочерей самого лучшего, – вздохнула Маруся. – Ирка для Тани, Алочка – для Гули… Но все-таки что главное? Главное – научить их трудиться.

– Ты совершенно права. Лень – мать всех пороков… Алочка – прекрасная мать. Да, она хочет, чтобы ее дочь была лучшей, что в этом плохого? Она столько в нее вкладывает…

– Алка растит дочь карьеристкой, хочет научить ее ходить по трупам. Я даже не о том, что она тиранит Таньку. Как она будет жить с таким характером?

– Ах, Маруся… Оставим этот разговор…

В те редкие часы, когда Ирка отпускала дочь от инструмента, Таня бежала на участок Дамиров, где были все. Где была прежде всего ее сестра.

– Тань, что пришла? Мы в покер играем, ты не умеешь. Ну, сиди, смотри, если хочешь.

Танюшка чувствовала в словах сестры лишь презрение. Та играет с детьми целыми днями, ходит и на танцы, и на теннис, а ее отпускают на час-другой, не больше, да еще она младше всех. Она никогда не будет своей в Гулиной компании, и это такая же данность, как и рояль. Таня не считала себя несчастной. Если бы еще Гуля, ну совсем немножко… ну, не так выпихивала ее из своей компании… Но Гуля инстинктом ребенка, установками, данными матерью, боролась за собственное место под солнцем, ей было непросто в кругу избранных детей, она сама страдала от их кажущегося – или не кажущегося – высокомерия.

В пятницу вечером Гулька неслась по перрону навстречу родителям, светясь от счастья. Дедушка согласился поехать в Перхушково, к поезду, ура! А мог бы сказать, что «они» только испачкают его машину, что тормозные колодки вот-вот придется менять, а где их менять? Нет, вы сами скажите, где я возьму новые тормозные колодки? Только кататься любите, а кто саночки будет возить? Когда у дедушки случалось такое настроение, маме с папой приходилось из Перхушково ехать на автобусе, и вместо получаса они, нагруженные сумками, добирались от станции часа полтора.

– Ал, скажи им, чтобы оставили Мишку в покое. Что за привычка лезть в чужую жизнь… – Виктор снял фуражку и отер пот с лысины, в пятничной электричке стояла привычная духота.

– Витя, как ты можешь так говорить? Какая чужая жизнь, это наш брат. Разве не понятно, что после смерти матери он совсем растерялся? Тетя Мила вырастила его маменькиным еврейским сыночком, он не приспособлен к жизни. Как мы с Иркой оставим его одного? Витя, сзади тебя крючок освободился! Повесь туда сумку с тортами, ты их своими коленями уже все измял.