о богатстве для Цецилии; я только желала ей найти мужа с душевными достоинствами и с теплым сердцем, человека благородного в истинном смысле этого слова. Мои желания исполнились; бог услышал мою молитву!

– Итак, – повершила опять княгиня, – я могу ехать домой с удовлетворительным ответом? Вы соглашаетесь?

– Соглашаюсь с искренней радостью, – подтвердила Вера Владимировна, – я для моей дочери лучшего мужа желать не могла. Я знаю, что она будет счастлива.

– Конечно, – молвила княгиня, – вы совершенно правы. Счастье ведь не в деньгах.

«Разве она сына хочет лишить наследства?» – подумала испуганная Вера Владимировна.

– Любовь все переносит, – продолжала княгиня, прибегнув опять к своей золотой табакерке, – ваша Цецилия с радостью пожертвует пустым излишеством и некоторыми маловажными привычками. Вы так прекрасно умели развить ее рассудок; ее будет удовлетворять и умеренная доля.

«Это что? это что?.. – думала бедная Вера Владимировна. – Господи! что это значит?.. Уж не затеяла ли и она сама идти опять замуж? имение-то ведь все ее…»

Она взглянула на княгиню. Трудно было сделать такое предположение.

– Итак, – сказала княгиня, вставая, – я поеду домой утешить молодого человека, который ожидает ответа с нетерпением. Я за него очень рада; он меня давеча так умолял, что я не могла ему отказать взяться поговорить вам о его предложении, хотя мне это сперва и показалось не совсем кстати. Ну, слава богу! дело с концом, А он, бедный, боялся отказа. Но я знала, что вы согласитесь, вы такая добрая мать. Да он, кажется, и человек очень порядочный; у него хорошие знакомства; он может вступить в какую-нибудь выгодную службу, найдет протекцию и выйдет в люди. Я скажу Виктору, чтобы он об нем похлопотал. Ну, так прощайте же.

Вера Владимировна уже ровно ничего не понимала. «Так это и вовсе не князь Виктор? – спрашивала она себя внутренне с отчаянием. – Да кто же он такой?..»

А нельзя было осведомиться об имени человека, за которого она согласилась отдать дочь.

Она, смущенная, искала возможности спасения и не находила; в ее голове все перепуталось. Ей мелькнуло, однако, будто бы средство, и она за него ухватилась с жадностью погибающего.

– Позвольте, княгиня, – вымолвила она, – не слишком ли мы в этом поторопились? Я должна поговорить серьезно с Цецилией.

– Вам ее любовь известна, – отвечала княгиня, – ее и спрашивать нечего.

– Разумеется… но все-таки… этот шаг так важен, что надо молодой девушке его совершенно обдумать; так легко ошибиться!

– Вы сейчас же говорили, что вы для Цецилии лучшего мужа желать не могли.

– Разумеется… я уверена… однако… позвольте мне ее спросить…

Несчастная Вера Владимировна совершенно терялась.

– Извольте, – сказала княгиня, – поговорите с ней, хотя мне это кажется и вовсе ненужным. Она, верно, будет готова идти за человека, которого любит. Прощайте же.

Вера Владимировна была спасена: с Цецилией она могла справиться, она могла проведать ее тайну, запретить ей думать об этом человеке без состояния, истребить эту глупую любовь и найти какой-нибудь предлог, какую-нибудь отговорку, чтоб отказать. Она, конечно, была предобрая мать, она всегда была готова исполнять прихоти и желания своей дочери; но тут уж дело шло о другом, тут уж было не до шутки.

Все это быстро смекая, она, несколько ободренная, провожала княгиню.

Гениальный план Валицкой не удался, дело было для нее проиграно, несмотря на ее твердую веру в успех. Чтоб эта вера ее не обманула, надо было теперь вступиться какому-нибудь вовсе постороннему, непредвиденному обстоятельству.

Обстоятельство явилось.

Иначе и быть не могло! Наполеон не погиб от адской машины, потому что женщине вздумалось надеть другую шаль.

Валицкая в эту минуту имела также свою звезду. Княгиня, сопровождаемая Верой Владимировной, шла к двери. Эта дверь отворилась, и Цецилия вошла в бурнусе и шляпке, готовая ехать с матерью.

– Да вот и она сама! – воскликнула княгиня. – Мы ее сейчас же спросим. Послушай, ma chère enfant[60], Ивачинский просит твоей руки, мать твоя согласна; хочешь ли ты идти за него?

Цецилия вспыхнула, побледнела опять и сказала в радостном смущении:

– Если маменька согласна, я буду счастлива!

– Вот видите, – подхватила княгиня, – я была права. Бедные дети! Ну, теперь все хорошо; я ему сейчас пошлю сказать.

Вера Владимировна не могла говорить, не могла почти уж и понимать.

Дверь снова отворилась. Валицкая с Ольгой явилась как призванная в эту решительную минуту. Ее инстинкт руководствовал ею так же верно, как чутье ворона ему указывает путь к трупу.

Она, едва входя, была уже совершенно спокойна: она успела взглянуть и отгадать.

– Поздравьте Цецилию, – сказала ей княгиня, – она невеста Ивачинского.

Ольга бросилась на шею подруги; Валицкая с чувством пожала руку своей приятельницы.

– Вы счастливая мать! – сказала она ей. Вера Владимировна заплакала.

Добрая княгиня послала свою карету за Дмитрием. Он приехал; все пошло обыкновенным порядком; все были очень тронуты, особенно Наталья Афанасьевна. Приехал домой и муж Веры Владимировны; Валицкая, его встречая, тотчас уведомила о случившемся, и что недоставало только, чтобы согласился и он. Он согласился и благословил дочь.

Вера Владимировна содрогнулась от внезапной досады на себя: она в своем смущении забыла про мужа! он мог бы быть орудием спасения, будто бы не захотеть выдать Цецилию за Ивачинского. Теперь было уже поздно хватиться.

Княгиня была осыпана благословениями и похвалами. Она объявила, что весьма довольна своим утром, и сама вызвалась быть посаженою матерью.

Дмитрий Ивачинский остался обедать и вступил во все права жениха. Вера Владимировна была, как все женщины хорошего общества, достаточно образованна и усовершенствована, чтобы в нужном случае иметь вид, вовсе не соответствующий ее внутренним чувствам, и сумела и тут превосходно сохранить все приличия. Для Цецилии этот день прошел в радостном волнении; она едва могла верить в истину сбывшегося.

Итак, она была в самом деле невеста Дмитрия? Препятствия, которые ее пугали, исчезли, затруднения все сгладились; она осязала свою осуществленную мечту.

Вечер прошел неимоверно скоро. Было уже поздно, когда Вера Владимировна отослала Дмитрия домой.

Утомленная от радости, вошла Цецилия в свою комнату: стала раздеваться машинально, машинально легла, с думой единой, восхитительной. Благодатно окружала и живила ее атмосфера спокойного счастия. Всякая мысль ласкала, всякое чувство лелеяло…

Тихая ее улыбка встречала приближающийся сон… он уже носился над ней…

А вдали было так много чудных видений, светлых блаженств…

И ветр чуть шепчет, тихо вея;

Сквозь мглу ветвей глядит луна;

И бесконечная аллея

Густого сумрака полна.

Кто, в глубине ее вставая,

Мелькает там чрез лунный сад?

Чернеет ближе тень немая,

Сияет ярче звездный взгляд.