и вмешивалось некоторое сердечное влечение; но это было только то мужское, безжалостное чувство, которое, по случаю какой-нибудь неловкости со стороны женщины, его внушающей, по причине какой-нибудь некрасивой прически или немодной шляпы, готово обратиться в злобную свирепость.

Но можно было побиться об заклад, что Цецилия не способна сделать малейшей неловкости и всегда будет отлично одета и причесана.

Мазурка наконец прекратилась; ужин ждал на разных столах и столиках, расположенных в саду. Цецилия и Дмитрий сели на самых противоположных сторонах, они теперь уже умышленно удалялись друг от друга; это были уже два заговорщика, скрывающие свое сообщество.

Праздник кончался, стали подавать кареты и коляски. По просьбе Валицкой Дмитрий отыскал ее экипаж и повел ее к нему. Идучи, он немного наклонился к ее уху и прошептал замысловатым голосом:

– Позвольте мне завтра утром быть у вас, Наталья Афанасьевна; я должен вас попросить о важной услуге.

– Я вас буду ждать с большим удовольствием, – отвечала она, – приезжайте в первом часу.

Лакей отворил дверцы кареты; Валицкая села в нее почти так же живо и весело, как ее дочь.

Короткая летняя ночь уже бледнела, когда общество совсем разъехалось. Можно было сказать, что все, или, по крайней мере, почти все, остались удовлетворенными. Они насуетились, наплясались, нашумелись и назабавились до упада. С своей стороны Вера Владимировна легла спать очень довольная: ее праздник вполне удался, и князь Виктор часто смотрел на Цецилию и дважды объявил, что она необыкновенно хороша. Валицкая легла также очень довольная: нужен был только еще один толчок, чтобы отсторонить эту опасную Цецилию. Ольга легла еще довольнее: князь ей наговорил множество вздору в продолжение мазурки и заметил, что ее наряд ей удивительно к лицу. Дмитрий не мог быть недовольным: его самолюбие было еще в полном разгуле, и он, засыпая, внутренне торжествовал. Князь Виктор всегда ложился совершенно довольный собой и другими. Наконец, даже бедная Надежда Ивановна, которой ничего никогда не удавалось, которая ничего не устраивала и не ожидала, с которой никто не танцевал и не говорил, – без всякой причины уснула чрезвычайно довольная.

Но Цецилия легла с этой роскошной радостью, которая иногда наполняет мгновенно осьмнадцатилетние сердца и которая до того жива, что средь тишины и уединения от нее становится почти больно. Она ничего не могла думать, но грудь волновалась, и мечты играли. Ее сомкнутые глаза еще видели бал, пеструю толпу и освещенный сад. И засыпающее сознание непонятно омрачалось каким-то безотчетным чувством; она, счастливая, горестно вздохнула, не зная о чем. И успокоительно спускалась на нее томная дремота. Сквозь безмолвие носились будто бы еще отголоски оркестра – созвучья дальные, полупечальные, то утихали, то запевали снова, и в говоры сливались странные, – в слова таинственных бесед, во звуки чудные, желанные, в Его призыв, в Его привет:

«Звезда далекая

Давно зажглась;

Давно жду срока я,

Проходит час.

Злым сном томимая

В чужбине той,

Проснись, любимая,

В стране родной;

Среди торжественных

Ночных святынь,

Тревог вещественных

Обман откинь!»

Печальна уст его улыбка,

Его слова текут нежней:

«О, сердца вечная ошибка,

Как рано ты сроднилась с ней!

Как скоро смелых убеждений

Проснулся глас в ее груди!

Как много тяжких откровений,

Как много горя впереди!

Как будет душу жизнь напрасно

Разуверять до поздних лет!

Увы! там в мире всё неясно,

Там всё слепой и лживый бред!

Ты думой темною, немою

Меня там ищешь одного;

В меня ты веруешь душою,

Меня ты любишь, не его.

Но я, средь суеты превратной,

В житейском бытии твоем

Тоской останусь непонятной,

Несбыточным сердечным сном.

И, чуя луч за глубью мрака,

Вверяясь тайне неземной,

Пойдешь к призраку от призрака,

От грусти к грусти ты другой.

Во всем, что сердцу будет мило,

Во всем увидишь ту же ложь;

Ты бесконечность полюбила,

Неизмеримости ты ждешь.

Не жизнь, о жажда роковая,

Порывы утолит твои!

Тебе есть будущность другая,

Другие есть тебе струи.

Так пусть удел свершится строгой,

Надежд исчезнет светлый рай!

Свыкайся с трудною дорогой

И силу слабых узнавай.

Пойми, что господа веленья

Вас, безоружных, обрекли

На безусловное терпенье,

На дело высшее земли.

Учись, жена, жены страданьям,

Знай, что, покорная, она

К своим мечтам, к своим желаньям

Искать дороги не должна;

Что ропщет сердце в ней напрасно,

Что долг ее неумолим,

Что вся душа ему подвластна,

Что скованы и мысли им.

К немым слезам, к борьбе безвестной

Все силы юные готовь,

И дай тебе отец небесный

Непобедимую любовь!»

7

В следующее утро, еще прежде двенадцати часов, Наталья Афанасьевна сидела на своей террасе. На столике перед ней стояла чашка шоколада и лежал новейший из бесчисленных романов Александра Дюма; но чашка вкусного напитка оставалась полна, и книга увлекательного рассказчика не развернута. Валицкой было теперь не до шоколада и не до сказок: она сама готовила развязку пролога одного для нее очень интересного жизненного романа. Она облокачивалась задумчиво в своих мягких креслах, потом вынимала часы из-под кушака своего утреннего пеньюара и бросала на них мгновенный взгляд, потом иногда вставала, подходила к одной стороне террасы, откуда было видно широкое шоссе парка, и глядела лорнетом в пыльную даль. Возвращаясь, неудовлетворенная, к своим креслам в третий или четвертый раз, она стала нетерпеливо играть перламутровым ножиком, вложенным в книгу.

Послышались шаги; на террасе явилась Надежда Ивановна, очень красная и утомленная.

– Откуда вы? – спросила Наталья Афанасьевна.

– Мы с Ольгой гуляли и обошли почти половину парка; устали донельзя.

– Зачем вы ходите в жар? Где же Ольга?

– Оиа пошла с мисс Джеффрис в свою комнату. Мы, как шли назад, встретили молодых – Софью Chardet с мужем; они были в коляске.

– В самом деле?

– Да; на ней был чудеснейший бурнус.

– Послали вы узнать о здоровье Катерины Васильевны?

– Послала; еще не пришли с ответом.

Валицкая опять поглядела на часы. Продолжая делать пустые вопросы вслух, она себе делала внутренне совсем другие, беспокойные вопросы:

«Неужели он надумался и не приедет?.. Невозможно. Как нам будет сладить с Верой Владимировной!