– Дмитрий Андреевич Ивачинский, – сказала Валицкая, его представляя. – Вы его встречали в свете.

– Очень рада, – повторила спесиво княгиня.

– Позвольте мне войти с вами в ваш кабинет, – продолжала Наталья Афанасьевна, – я вам причину нашего приезда объясню в пять минут, Я знаю, что вы всегда рады случаю сделать доброе дело. Побудьте здесь покамест, Дмитрий Андреевич.

Она пошла в кабинет с княгиней, которая, по правде, вовсе не была так падка к добрым делам и услугам, как уверяла Валицкая; но таким уверениям и убеждениям очень трудно противоречить; княгине же это было еще труднее.

Княгиня Анна Сергеевна, бог весть по какому откровению, догадываясь как-то, что для того, чтобы быть женщиной совершенной, следует к богатству еще прибавить нечто другое; между тем, презирая глубоко умственные способности и таланты, которые ей всегда казались признаками плебейства, давно потеряв свое прежнее преимущество – красоту; понимая опять-таки, что в ее лета уже не великая добродетель быть добродетельной, – решилась под старость быть доброй; это неимоверно стоило ее эгоистической натуре; но она упорствовала и в самом деле прослыла наконец доброй до невозможности. Воспользовавшись этим, Валицкой было очень легко ее уговорить, хотя княгиня сначала и не слишком понимала, зачем ей брать такое участие в этом Ивачинском и ехать сватать его. Но Наталья Афанасьевна была мастерица в таких случаях: она, наедине с княгиней, ей все дело превосходно объяснила и растолковала.

– Видите, княгиня, эти бедные дети страстно любят друг друга; но Вера Владимировна ищет для дочери партию блистательную, а молодой человек не богат.

– Не всем быть богатым, – заметила очень справедливо княгиня.

– Совершенная правда! но все-таки Вере Владимировне не хочется отдать Цецилию за него. Но она вас до того почитает и уважает…

Лицо княгини говорило: еще бы не уважала!

– Ваше мнение, – продолжала объяснительница, – имеет такой вес, что она, верно, согласится, если вы только возьметесь ей поговорить на этот счет. Вы понимаете, что ей вам отказать будет неловко.

– Разумеется, – подтвердила княгиня.

– Итак, вы поедете и пожертвуете часом, чтобы устроить счастье двух сердец и спасти их от отчаяния. Я ни минуты не сомневалась в вашей готовности исполнить мою просьбу.

– Хорошо, – отвечала княгиня, – я поеду хоть сейчас: доброе дело не должно откладывать.

– Я вас угадала, – сказала Наталья Афанасьевна. – Но еще одно. Вы понимаете лучше кого бы то ни было, как в подобных случаях надо воспользоваться слабостями людей. (Валицкая, говоря это, была истинно неподражаема.) Вы знаете, как Вера Владимировна гордится своей материнской проницательностью; и в самом деле, она необыкновенно следит за всеми чувствами и поступками своей дочери; она бы чрезмерно обиделась, если б вы ей об этой взаимной любви заговорили, как о событии, ей не известном, и если б вы даже почли за нужное назвать имя молодого человека. Вы ей, разумеется, только намекнете о нем, чтобы не оскорбить ее главного самолюбия. Она вас поймет при первых словах и будет очень довольна вам показать, что поняла и что от нее ничего касательно Цецилии укрыться не может. Что же делать! Она такая добрая женщина, что ей можно простить это маленькое материнское тщеславие.

– Разумеется, – молвила княгиня, – и я постараюсь ее пощадить.

– Вы всегда так деликатны, – продолжала Валицкая, – и так умеете поступать со всеми! Вы знаете, что для того, чтобы склонить Веру Владимировну, ей советов давать не должно; она их не любит.

– Знаю, – отвечала княгиня, – я ей просто скажу, что я взяла на себя испросить ее согласия.

– Именно, – сказала Наталья Афанасьевна.

Они вместе вышли в салон, где ждал нетерпеливый Дмитрий. Княгиня приняла красноречивые излияния его благодарности и велела подать свою карету.

– Будьте покойны, – повторила она, сажаясь в нее. – Я все устрою и пришлю вам сказать.

– Я уверена, княгиня, – отвечала Наталья Афанасьевна, – что вы чрезвычайно ловко поступите и ничего не забудете, что бы могло довести до цели. У вас память сердца.

С этим княгиня отправилась, уже очень довольная своим великодушным самоотвержением, которое ее увлекло ехать в самый жар, почти через весь парк, для чужой пользы. А Наталья Афанасьевна села опять с Дмитрием в свой экипаж и не могла не выговорить несколько вдохновенно:

– Домой!

Вера Владимировна была готова отправиться по своей привычной визитной должности, когда ей доложили о приезде княгини Анны Сергеевны. Это было событие необыкновенное: княгиня по утрам редко выезжала и, пробывши накануне весь вечер у Веры Владимировны, очень ее удивила, являясь опять на другой день: тут можно было что-то вообразить. Вера Владимировна поспешила ей навстречу и усадила ее.

– Я к вам нынче приехала не с простым визитом, – начала княгиня, – я взяла на себя дело довольно деликатное: мне поручено сделать вам предложение…

Она остановилась, чтобы понюхать табаку. Вера Владимировна внутренне вздрогнула, как от гальванического удара. Она еще не смела радоваться.

– Предложение насчет Цецилии, – продолжала княгиня медленно. – Вы, верно, понимаете, о ком идет речь.

Вера Владимировна не могла уже не обрадоваться.

– Вы, верно, вчера заметили, – прибавила княгиня и опять понюхала табаку.

– Я, – сказала Вера Владимировна, – я точно заметила.

Как ей было не признаться в этом? Она и действительно так зорко следила в течение вчерашнего вечера за всеми словами и шагами князя Виктора!

– Да, – примолвила еще княгиня, – и я также нечто видела. (Это доказало бы невероятную способность видеть, потому что княгиня почти весь вечер провела за карточным столом, в особенной комнате.) Конечно, – продолжала она, – вы уже отгадали и Цецилиину любовь!

Со стороны всякого другого Вера Владимировна чрезвычайно бы обиделась даже и предположением, что Цецилия тайно любит кого-то. Но это говорила сама мать князя Виктора; Вере Владимировне нельзя было ей тут противоречить; да и дело шло уже не о том, чтобы обижаться.

– Любящая мать всегда отгадывает все сердечные движения своей дочери, – возразила она с чувством, едва скрывая свое торжествующее блаженство.

– Я думаю, – молвила княгиня, – что вы ничего не имеете против этого.

Если б ее слова были выбраны самой Валицкой, они не могли б более соответствовать цели этой последней. Можно было пожалеть о смелой учредительнице этой сцены, что она ее не видела.

– Я никогда не хотела стеснять Цецилию, – отвечала нежная мать, – она была вольна в своем выборе. Ее воспитание ручалось мне за то, что этот выбор будет мной одобрен.

– Я так и полагала, – сказала княгиня, – и была уверена, что вы не будете противиться этой взаимной любви. Итак, вы соглашаетесь?

– Княгиня, – отвечала Вера Владимировна, уступая очень естественному искушению воспользоваться благоприятной минутой, которая ей позволяла быть безнаказанно женщиной великодушной и стоической, – я не думала