— А что? — Саша спрятала пакетик обратно. — Хочешь сказатьмне, что там все не так, как на картине? Что такого вообще не бывает? Я самавсе это знаю. Знаю, как выглядит город — дома, мост, река. Страшно и пусто.

— Наоборот, — откликнулся старик. — Прекраснее этого городая ничего не видел. А ты… судишь о целом метро по одной шпале. Я, наверное, тебеописать это даже не сумею. Здания выше любых скал. Проспекты, бурлящие, какгорные потоки. Негаснущее небо, светящийся туман… Город тщеславный, сиюминутный— как любой из миллионов его жителей. Безумный, хаотический. Весь состоящий изсочетаний несочетаемого, построенный безо всяких планов. Не вечный, потому чтовечность слишком холодна и неподвижна. Но такой живой! — Он сжал кулаки, потоммахнул рукой. — Тебе не понять. Это надо самой видеть…

В тот миг он уже и сам верил, что, поднимись Саша наповерхность, ей тоже явится призрак того города; верил, совершенно позабыв, чтодля этого нужно было знать его при жизни.

* * *

Старик смог как-то договориться, и ее пропустили за кордонГанзы — под конвоем, будто на расстрел, отвели через всю станцию в служебныепомещения, где находилась местная баня.

Общее у двух Павелецких было только название, будто двухсестер разлучили при рождении и одна попала в богатую семью, а другая росла наголодном полустанке или вовсе в туннелях. Радиальная получилась грязноватой,бесшабашной, но легкой и просторной. Кольцевая — низкая, коренастая, приличноосвещенная и начищенная до блеска, с первого взгляда выдавала свой характер —хозяйственный и прижимистый. В эти часы здесь было немноголюдно — наверное,все, кто не работал на станции, предпочитал балаган Радиальной чинной строгостиКольцевой.

В раздевалке она была одна. Стены, выложенные аккуратнымжелтым кафелем, пол в колотой многогранной плитке, крашеные железные шкафчикидля обуви и одежды, электрическая лампочка на лохматом проводе, две обитыхрезаным дерматином скамьи… Внутри у нее все замерло от восторга.

Тощая усатая банщица выдала ей полотенце невероятно белогоцвета и твердый кирпичик серого мыла, разрешила запереть душевую на засов.

И клеточки полотенца, и тошнотворный мыльный запах — все этопринадлежало далекому-далекому прошлому, когда Саша была любимой и оберегаемойкомендантской дочкой. Она и забыла, что где-то все эти вещи еще существуют.

Саша расстегнула задубевший от грязи комбинезон, выбраласьиз него поскорее. Стянула футболку, сбросила шорты и вприпрыжку понеслась кобметанной ржавчиной трубе с самодельной лейкой. Через силу, скользя пальцамипо обжигающему железному вентилю, высвободила горячую воду… Кипяток! Прижимаяськ стенке, чтобы уберечься от шпарящих брызг, крутанула другой. Наконец смешалахолод и жар в нужном соотношении, прекратила свою пляску и вся растворилась вводе.

А в зарешеченный слив вместе с пузырчатой водой стекалипыль, сажа, машинное масло, кровь — и Сашина, и других людей, усталость иотчаяние, вина, тревога. Прошло немало времени, прежде чем вода посветлела.

Хватит ли этого, чтобы старик перестал ее подначивать,думала Саша, будто чужие разглядывая свои розовые распаренные ступни, изучаянепривычно белые ладони. Хватит ли, чтобы ее мужчины могли углядеть ее красоту?Может, Гомер был прав и ей глупо было приходить к раненому, не приведя себя впорядок? Наверное, таким вещам еще придется учиться.

Заметит ли он, как Саша переменилась? Она завернула вентили,прошлепала в раздевалку, раскрыла подаренное зеркало… Нет, не обратить на этовнимание было невозможно.

Горячая вода помогла ей разжаться, побороть сомнения. Своимистранными словами о чудовище обритый не хотел ее оттолкнуть. Он просто не успелеще очнуться и обращался не к ней, а лишь продолжал ожесточенный спор, которыйвел с кем-то в своем кошмаре. Ей нужно только дождаться, когда он придет всебя, и в эту минуты оказаться с ним рядом, чтобы… Чтобы Хантер сразу увидел ееи чтобы сразу понял. А что после? Незачем ей об этом думать. Он достаточноопытен, чтобы она могла во всем ему довериться.

Вспоминая, как обритый мечется в бреду, Саша чувствовала,пусть и не могла объяснить, как Хантер искал ее, потому что она была способнауспокоить его, принести облегчение от жара, помочь ему обрести равновесие. Ичем больше она об этом думала, тем жарче становилось ей самой.

Засаленный комбинезон у нее отняли, обещав выстирать, взаменвручили истончившиеся светло-синие брюки и дырявый свитер с горлом. В новойодежде ей было тесновато и неуютно. К тому же, пока ее вели обратно черезпограничные посты в лазарет, к брюкам и свитеру липли почти все мужскиевзгляды, и, когда Саша добралась до своей кровати, ей уже снова хотелось в душ.

Старика в комнате не оказалось, но скучать в одиночестве ейне пришлось. Через несколько минут дверь скрипнула, и внутрь заглянул доктор.

— Ну что, поздравляю. Можете навестить. Очнулся.

* * *

— Какое сегодня число?

Бригадир приподнялся на локте, тяжело поводя головой, ивпился глазами в Гомера. Тот зачем-то схватился за запястье, хотя часов давноуже не носил, развел руками.

— Второе. Второе ноября, — подсказал санитар.

— Трое суток — Хантер сполз на подушку. — Трое сутокпровалялся. Опаздываем. Надо идти.

— Далеко не уйдешь, — попытался урезонить его санитар. — Втебе и крови-то почти не осталось.

— Надо идти, — не обращая на него внимания, повторилбригадир. — Времени мало… Бандиты… — и вдруг осекся. — Зачем тебе респиратор?

Старик готовился к этому вопросу; у него было целых три дня,чтобы выстроить линии обороны и спланировать контрнаступление. БеспамятствоХантера избавляло его от ненужных признаний: теперь их можно было заменитьпродуманной ложью.

— Нет никаких бандитов, — прошептал он, склонившись надпостелью раненого. — Пока ты был в бреду… Все время разговаривал. Я все знаю.

— Что знаешь?! — Хантер сгреб его за ворот, рванул к себе.

— Про эпидемию на Тульской… Все в порядке. — Старик умоляющезамахал рукой, удерживая санитара, который бросился было оттаскивать его отбригадира. — Я справлюсь. Нам нужно поговорить, могу я вас попросить…

Санитар нехотя уступил, накрыл иглу шприца колпачком и вышелиз палаты, оставив их наедине.

— Про Тульскую… — Хантер еще не спускал со старика бешеного,воспаленного взгляда, но мало-помалу зажим ослабевал. — Ничего больше?

— Только это. Что на станции очаг неизвестной инфекции. Чтопередается по воздуху… Что наши установили карантин, ждут помощи.