Мы еще немного поболтали, но ничего полезного я для себя изпоследующего разговора не почерпнула. Тепло простившись с сизоносым, яустремилась к бару и только что ногти от беспокойства не грызла. Ох, неспростадядька о Мишке спрашивал, значит, нас уже подозревают. Шаль-нов, конечно,свинья и обо мне нисколечко не думает, но в тюрьме ему совсем не место, ничеготакого, чтоб в тюрьму садиться, он натворить не успел, а я тем более.

Откуда-то из бокового коридора выпорхнула Зинка, ухватиламеня за локоть и, испуганно озираясь, втянула в маленькую прокуренную комнату сединственным креслом, двумя здоровенными жестяными банками из-под томатнойпасты, служившими пепельницей.

— Ну, чего мент выспрашивал?

— С кем Палыч ссорился и кому ключи доверял.

— И меня расспрашивал, такой, блин, зануда. А нашизнаешь, что говорят: Палыч сам в клуб влез и Гошку того… — С этими словамиЗинка торопливо прикурила сигарету, сунула ее мне в рот и прикурила следующую,глубоко затянулась, а я закашлялась. — Во-во, я тоже подавилась, как впервый раз услышала, — вздохнула она, хватив меня со всей дури ладонью поспине.

— А кто говорит-то? — прохрипела я, с огромнымоблегчением зашвырнув сигарету в банку.

— Вовка-барабанщик. И многие с ним согласны. На кого-тоПалыч наехал, да маху дал, ну и на попятный.

— Чего? — выпучила я глаза, не поняв ни слова.

— Ну, может, они и правы. Мертвым-то его никто невидел, и ключики-то везде его, замки

Никто не взламывал. Гошку жалко, хороший парень, хоть ипьяница, его за пьянку из охранной фирмы турнули, забыла, как называется. Онхвастал, раньше с пушкой ходил и вообще, такая крутая фирма, куда там ментам…

— Да подожди ты с фирмой, — перебила я. — ПроПалыча-то что говорят?

— А чего про него говорить? Либо кокнули, либо удралкуда. Ему кто только не должен, а народ разный бывает. Пугнул кого, а его вответ так испугали, что он ноги в руки и до свиданья, мама.

— Почему же ноги в руки… А вдруг вправду убили?

— Очень может быть. У меня соседу в прошлом году побашке трубой двинули, железной, бутылку не поделили с нашим дворником, а былидрузья не разлей вода…. Вот… Чего я сказать хотела?.. Из головы-вылетело,короче, Палыч либо помер, либо нет.

— Я тоже так думаю, — кивнула я, а Зинканевероятно обрадовалась.

— А я что говорю… Ох, с клубом-то что будет? Вышвырнутвсех на улицу, как чертей блохастых.

— Почему чертей? — думая о своем, спросила я.

— Ну, собак… какая разница? Тебе хорошо, тыпо-французски можешь, а я только ногами Дрыгать, куда меня еще возьмут? Палыч итот уволить грозился, дашь за титьки подержаться — добреет, но все равно как навулкане. А теперь что? Кто меня возьмет? Слушай, а у Равиля в «Стриптизе» местаесть?

— Не знаю.

— Может, туда податься, пока не поздно. Платят неплохо,конечно, задницей-то покрутишь… А ты чего планируешь? — встрепенулась она.

— Подожду, пока с клубом не прояснится. Может, никуда иуходить не придется.

— Тебе хорошо, у тебя муж есть… Слушай, тебя пареньспрашивал, красивый такой, ты с ним еще в прошлый раз шампанское распивала…

— Илья?

— Точно.

— Что ему понадобилось?

— Откуда мне знать? Просто спросил, будешь ты сегодняили нет.

— А он здесь?

— Был здесь, в баре… Пойдешь к нему? А как же Шальнов?Не боишься? Муж-то какой бы ни был, все равно муж. — Зинка еще что-тоговорила в том же духе, но я поспешила ее покинуть.

Илья в самом деле сидел в баре. Выглядел он слегкарасстроенным, но, увидев меня, заулыбался.

— Привет, Катрин, — прошептал ласково и поцеловалменя в висок, я дернулась, точно от прикосновения ядовитой змеи, а Ильяудивился:

— В чем дело?

— Ты сегодня без жены? — съязвила я.

— Как видишь. — Он пожал плечами и засмеялся, а яв ответ нахмурилась.

— Рядом с ней ты выглядишь менее любезным.

— Послушай. — Теперь он взял меня за руку. —Моя жена замечательная женщина, но, к сожалению, между нами уже давноотсутствует понимание…

— Но развестись ты не можешь, потому что она смертельнобольна, — подсказала я, брови Ильи поползли вверх.

— Откуда ты знаешь? — спросил он с искреннимудивлением, а я почувствовала себя дурой.

— Вообще-то я съязвила. Она что, действительно больна?

— У нее рак. Правда, она еще об этом не знает. Эммапроходит курс лечения, ей говорят, что у нее язва, надежда есть, по крайнеймере, врачи так считают. Сама понимаешь, пока это все как-то не разрешится, яне могу ее волновать.

Что ответить на все это, я не знала и продолжала хлопатьглазами. Илья сгреб мою руку, поцеловал ее и сказал с чувством:

— Я думал о тебе.

— Я о тебе тоже, — кивнула я. — Слушай, в туночь, когда мы ночевали у меня, ты куда-нибудь уходил?

— Я не очень понял вопрос. — Он выпустил мою рукуи отстранился.

— Чего ж не понять? Я была пьяна в стельку и спала, каклошадь. Ты всю ночь находился со мной или куда-то уходил?

— Разумеется, всю ночь, куда я, по-твоему, мог уходить?

— Ну, не знаю… например, решил прогуляться под дождем.Такое бывает…

— Я терпеть не могу прогуливаться, да еще под дождем.Слушай, что за глупые вопросы?

— Вовсе не глупые, — обиделась я. — В ту ночькое-что случилось, и я подумала, может, когда я спала, ты куда-то уходил.

— А что случилось?

— Зачем тебе знать, если ты ни при чем?

— Слушай, ты меня совсем запутала. Что происходит, имеюя право знать?

— Думаю, что нет. Значит, ты уверен, что провел всюночь в моей квартире?

— Уверен, — разозлился он.

— А почему твои ботинки были мокрыми?

— Чего? — У Ильи только что глаза на лоб неполезли.

— Когда тът от меня уходил, я обратила внимание на твоиботинки. Они были мокрые. Я еще тогда хотела спросить, но решила, что это неимеет значения.

— А почему теперь имеет?