Мы молчим некоторое время, но ни на мгновение не отводим друг от друга глаза.

– Я против теории, что человек одиночка, – вдруг говорит. – Я не верю, не хочу верить, что чувства нам даны для спаривания. Я всегда жил с твёрдым убеждением, что мы парные создания.

– Где моя пара?

– Она есть. Поверь, она есть. Я знаю, что в некоторых случаях сложно не отчаяться и не перестать верить, но нужно искать в себе новые источники вдохновения. Он придёт за тобой. Рано или поздно придёт, как однажды я пришёл за Викки.

– Давно это было?

– Почти двадцать лет назад.

– И ты до сих пор её любишь?

– Больше, чем это. Она часть меня. Я часть её. Мы живём и встречаем много хороших людей. Иногда они не очень хороши, иногда совсем уж не хороши… – он усмехается, – мы находим новых друзей, но всегда остаёмся частью друг друга.

– Ей очень повезло.

– Я бы сказал, что повезло мне, а не ей. Нет, серьёзно! Ты не пробовала со мной жить – я невыносим в быту!

– Верится с трудом… – говорю, посмеиваясь, и радуюсь, что получается.

– Зря. Людей без недостатков не бывает. Знаешь, каким был мой первый подарок ей?

– Каким?

– Только пообещай не смеяться.

– Не буду, – а сама уже смеюсь.

– Я подарил ей махровые носки и даже не на Рождество. А, кажется, после. И мы уже даже не встречались, а жили вместе. Я полностью пропустил конфетную стадию. Вот целиком. Ты знаешь, я понял, каким был идиотом, только когда она заплакала. Самое страшное – не от горя, от радости.

Он старается придать своим словам мягкой иронии, но в глазах его – упрёк самому себе.

– Знаешь, – говорю, – меня ты этим не проймёшь. Мне мужчины вообще не дарили подарков. Никогда и никаких. Так что… получи я махровые носки на Рождество, тоже бы разрыдалась. Возможно в голос.

Борис в соседнем боксе почти уже не встаёт. Совсем молодой, двадцать три года ему. Как Лео. Хотя, Лео сейчас уже двадцать пять, но, когда мы познакомились, двадцать три же было. И когда я думаю о нём, он всегда такой юный и симпатичный в моей памяти. Хоть и грустный. Теперь уже больше мужчины в нём, конечно. А Борис всё ещё мальчишка. Его печень начала отказывать внезапно: ни гепатита, ни отравлений, как у меня. Просто жил себе, работал, учился, встречался с девушкой. А потом вдруг резко тошнота и боли в животе, вердикт врачей «нужна пересадка». Если бы не эпидемия, сейчас ему наверняка уже бы сделали операцию.

После ухода Кая я вижу, как Бориса вывозят из его бокса. Вечером, во время процедуры спрашиваю медсестёр, что с ним, и получаю ответ «умер».

Ane Brun – Song For Thrill And Tom 

– Мне жаль, что ничего не вышло с Вашим другом, – сообщает мне прямо с утра мой врач.

– В каком смысле, ничего не вышло? С каким ещё другом?

– Ваш друг, Кай. Разве он не Ваш друг?

– Ну, мой. А что должно было выйти?

– Есть вариант живого донорства, как вы знаете. К сожалению, вы не подходите друг другу.

«Вы не подходите друг другу». Да неужели. А мне, вообще, в этом мире хоть кто-нибудь подходил?

– Ещё не хватало, – вздыхаю. – Очень хорошо, что не подходим. Я и сама бы не допустила. У него жена и двое детей. Один только родился недавно.

А второй приёмный. А это ещё ответственнее, чем свой. Потому что НЕЛЬЗЯ ВНАЧАЛЕ ДАВАТЬ НАДЕЖДУ, А ПОТОМ ОТБИРАТЬ ЕЁ! И не сказал же, главное, мне ничего!

– От этого живого донорства куча народа перемёрло!

– Неправда. По статистике один из тысячи.

– А один из тысячи – это мало? Я вот на ютубе смотрела видео про двух братьев-близнецов. Так вот, один брат отдал второму кусочек печени и умер через сутки из-за осложнений. А второй брат выжил, тот, у которого печень отказала, и как ему с этим жить? Он один был, а у брата-донора семья, четверо мальчишек.

– Считаете, жизнь того брата ценнее, у которого семья была?

– Да, считаю.

– Любая жизнь ценна.

– Любая. Конечно. Но если у человека есть любимые – ценнее.

Я просыпаюсь от шума. В моём боксе устанавливают вторую кровать – ещё одна страдалица, вроде меня, такая же жёлтая вся. С ней мужчина и девочка.

– Мест нет, в коридоре кладём людей. Придётся потерпеть соседку, – говорят мне медсёстры.

– Да я только рада буду! Вдвоём ждать смерти веселей! – объявляю, и моя новая соседка оказывается с юмором – смеётся.

– Мар, – представляется.

– Лея.

– А это вот муж мой Леннон и дочка Милли.

Я завидую Мар. А как не завидовать? Днём Леннон и Милли всегда возле неё – Леннон на работе отпуск взял, сказал, что за женой нужно ухаживать. Он ей во многом помогает, еду приносит нормальную, ходит, врачей дёргает, хоть это и бесполезно, и только нервирует их. Но главное, он по сто раз на день говорит Мар «Всё обойдётся!» и обнимает её и целует. Ей от этого легче, и она всегда говорит ему об этом – что полегчало, что боль в животе меньше.

Через два дня вдруг выясняется, что у нас с Мар одинаковая третья группа крови и резус фактор отрицательный. Мар говорит медсестре:

– А можно, когда появится подходящая донорская печень, нам её разделят пополам? Одну половину мне, другую Лее, и мы так и будем навсегда, как сёстры?

– Можно, – говорит медсестра. – Передам Господу Ваш заказ, девочки. Может, пошлёт на днях кому-нибудь аварию со смертельным исходом. Но Всевышнему сейчас сложно, девочки. Локдаун! Все байкеры по домам сидят.

Всё это очень… ненормально. Двойственно, противоречиво. Все просьбы к Богу взаимоисключают друг друга. Кому из нас печень нужнее? Мне? Я ведь ещё не дождалась, чтобы меня хоть кто-нибудь полюбил! Или Мар? Как же Милли заглядывает в глаза матери, спрашивая: «Мама, когда ты выздоровеешь, мы уйдём отсюда?» Или тому байкеру, который родился с ней и сейчас из-за локдауна не выходит из дома?

Ночью Мар становится хуже, и её забирают. Говорят, что будут что-то для неё делать, что продлит её жизнь ещё на какое-то время. А утром Леннон плачет, собирая её вещи в пакет, и говорит:

– Не знаю! Я не знаю, как сказать об этом Милли! Как можно об этом говорить… ребёнку?

В этот же день оперируют женщину. Уже через сутки она ходит по отделению с ходунками. Ну ни фига себе, думаю. Тоже выползаю, пока есть время до процедуры, и знакомлюсь – везунчика зовут Кэйтлин. У меня уже творится какая-то хрень с глазами – ни черта не вижу даже с очками. Мне говорят, это временно – разобьётся кто-нибудь, пересадят мне печень, и всё пройдёт. Так вот, даже через толстенные линзы очков своими полуслепыми глазами я очень хорошо разбираю, как красива и уверена в себе прооперированная женщина.