и сделали выводы. Соавтор предлагал Горенову многое: красную маску, фату, труп в ящике с солью… Всё могло пойти в дело!

А Гилберт Кит Честертон? Этого писателя Георгий любил ещё больше, но отсылки на его преступления… то есть произведения оставлять гораздо труднее. Наглядным мог быть разве что резанный тигровый ус. Но где его взять? Идея положить какой-то другой ус или леску представлялась отвратительно лживой. Пусть никто бы не заметил разницы, но об этом будет знать Горенов!

Замысел сложился, прогулка не прошла даром, эйфория постепенно уступала место уверенному спокойствию и удовлетворению. Жар и горячность спадали. Нежное сияние разливалось по небу. Георгий подумал, что это утренняя звезда, хотя на деле он видел многократно отражённый вверх свет реклам и фонарей.

Из головы никак не шёл старик и его слова. При чём тут Бутылка? Маршрут Горенова даже не пролегал мимо Новой Голландии. Вдруг он остановился, поняв, что не знает, где находится. Живя здесь давно и преклоняясь перед красотой города, ему так и не удалось научиться ориентироваться в нём. Георгий огляделся. Под крышей дома, возле которого он стоял, виднелись цифры «1848». «18 48, 18 48, 18 48», – вертолётом застрекотало в голове. Восемнадцать градусов северной широты и сорок восемь восточной долготы – это север Африки, Аравийский полуостров… А если широта – южная, а долгота – западная, то попадёшь куда-то в Бразилию. Южная и восточная укажут в аккурат на Мадагаскар. Северная и западная даст точку в Атлантическом океане между Кубой и Кабо-Верде. Странное дело, Горенов знал глобус на зубок, но петербургские улицы и проспекты, расчерчивающие пространство под прямыми углами, ему не давались.

Георгий сориентировался, только когда вышел на набережную. Если рядом Нева, то заблудиться уже не получится. Он не сразу обратил внимание, но вокруг не было ни души. Гранитная линия уходила вдаль, а на ней не вырисовывалось ни одного силуэта: ни пешехода, ни машины. Как же городам идёт пустынная ненаселённость! Удивительно, их строят люди для людей, но без человека они смотрятся значительно лучше.

Горенов шёл дальше. Через какое-то время он, наконец, заметил, что в каждой арке, выходящей на реку, стояло по полицейскому. За некоторыми из них уже начинали скапливаться машины, пыхтящие от негодования. Вот дела… знали бы блюстители правопорядка, какие мысли несёт в своей голове проходящий мимо человек. Быть может, сейчас он – самый опасный в городе!

Наверное, президент посещает Петербург, скоро помчится кортеж, догадался Георгий. Однажды ему уже доводилось видеть главу государства, когда учился в Ростове. Тот приезжал с каким-то визитом. Курсантам приказали одеться в парадное и построиться на площади. Тогда от него до Горенова было несколько сотен метров, а теперь будет не больше трёх. Правда, и на этот раз он президента не разглядит, мимо просто пронесутся дорогие автомобили.

Георгий задумался о том, важно это для него или нет. Имеет ли значение, что такая «встреча» произойдёт именно сейчас. Почудился какой-то аромат из XIX века. Достоевский, как говорят, живых царей не видал. А Пушкин встречался с императором. И что?

Набережная оставалась пустынной, если не считать стоящих на противоположной стороне постовых. Горенов добрёл до моста. Это Троицкий. Прошагал-то он, оказывается, немало. Вся переправа была плотно забита машинами. Очевидно, они стояли уже долго, вереница горящих автомобильных глаз пересекала реку и уходила далеко на Петроградскую сторону. Наконец показался кортеж. Чёрные иномарки неслись по набережной навстречу Георгию. Внешне это была ничем не примечательная кавалькада.

Когда президент со свитой подъехал к самому носу колонны «запертых» машин, кто-то из стоящих водителей начал гудеть. Сначала раздался одинокий, робкий голос, потом к нему присоединились другие. И вот Троицкий мост завыл, как чудовищно настроенный орган. Он восстал, будто разведённый. Одни автомобили звучали крепко, смело и долго. Другие боязливо добавляли свой маленький противный визг в общую симфонию. Заворожённый Горенов застыл. Его мучил вопрос: что это значит? В наполняющей пространство полифонии следует слышать ноты одобрительного приветствия власти или, напротив, полный негодования оппозиционный протест? Что, в сущности, хотят сказать эти люди, помещённые в железные коробки на колёсах?

Кортеж оказался очень длинным, но рой гудящих не унимался. Они затихли лишь после того, как хвост кавалькады миновал. Где-то в числе прочих промелькнул и обсуждаемый в прессе «бункер на колёсах». Только вот который из них?

Георгий ступил на мост и двинулся дальше. Машины ещё стояли, их не торопились пускать. В конце первого пролёта Горенов миновал старушку, глядевшую по сторонам с тревожным и озабоченным лицом. Её гримасу понять было не менее затруднительно. То ли у бабушки под пальто спрятана бомба, и она намеревалась совершить акт возмездия, но тоже не опознала «бункер». То ли старушка вообще не понимала, что происходит. То ли у неё умер близкий человек. То ли она увидела привидение. Исключить можно было лишь вариант, в котором у неё всё в порядке.

– Вам помочь? – любезно поинтересовался Георгий.

– Да ну тебя к бесу, прокля́тый, – пожилая женщина раздосадованно махнула рукой и торопливо пошла по мосту в ту же сторону.

В чём дело?.. Горенов не хотел обгонять её ещё раз, потому дальше двинулся крайне медленно. Ему подумалось, что со стороны он наверняка производит впечатление такого же растерянного и озлобленного человека, как эта бабушка. Впрочем, опять-таки, с какой стороны? Слева – Нева, вдалеке виднелись стрелка Васильевского острова, Эрмитаж, Петропавловская крепость. Справа кисли от скуки автомобили, в которых люди, изнурённые ожиданием, уставились в телефоны.

Всё это не так важно. Главное, у него теперь был план «произведения», которое он намеревался сотворить. Он знал наверняка, что будет делать, начиная с завтрашнего дня, но сегодня… нужно позвонить Вике… или поехать на «Елизаровскую» к Наде. Одно из двух. Только что сейчас важнее – романтика и, при благоприятном развитии событий, секс или же изматывающий, мучительный разговор с человеком, воспоминания о половой жизни с которым Георгий гнал от себя деликатно, хоть и старательно? Постановка вопроса, как обычно, звучала амбициозно: всё или ничего? Именно так, ведь к юной Вике его не влекло ничего, кроме страсти, а к Надежде – наоборот.

12

Когда-то в рукописи одного из ранних детективов Горенов написал, что семья – это совокупность людей, которым проще всего превратить жизнь человека в ад. Глупая, незрелая мысль, высказанная сгоряча, но на тот момент он в ней не сомневался. Появиться этим словам в итоговом тексте помешала Орлова. «Гошенька, так нельзя, надо исправлять», – посоветовала она. Хотя можно ли её вежливое указание назвать «советом»? Люма добавила, что