Размышляя над твоим письмом, я припоминала свою молодость. Как-то лет пятнадцать назад я сидела в кафе с мистером Лапочкой. Мы стали любовниками всего месяц назад, но уже погрузились в самую гущу стадии «ты расскажешь мне все, и я расскажу тебе все, потому что безумно тебя люблю». В тот день я поведала ему душераздирающую повесть о том, как годом раньше забеременела от героинового наркомана и как меня обуревали гнев, печаль и прочие саморазрушительные чувства из-за того, что мне пришлось сделать аборт. Это было так невыносимо, что я намеренно сделала неглубокий надрез ножом на предплечье, хотя никогда прежде ничего подобного не делала. Когда я дошла до рассказа о том, как порезала себя, мистер Лапочка меня остановил. Он сказал: «Не пойми меня неправильно. Мне интересно слушать о твоей жизни. Но тебе следует знать: не стоит рассказывать мне об этом для того, чтобы вызвать сочувствие и любовь. Ты не обязана давить на жалость».

Я отчетливо помню этот момент: как мы сидели напротив друг друга, положение наших тел, выражение его лица в тот миг, куртку, которая была на мне надета, – потому что, когда он произнес эти слова, возникло такое ощущение, будто он ковырнул комок моих внутренностей, достал его и показал мне, держа на ладони. Чувство не из приятных. Мне никогда прежде не приходило в голову, что, для того чтобы мужчина любил меня, я должна «давить на жалость». И все же, когда он это сказал, до меня дошло – мгновенно, унизительно – что это правда. Правда хуже некуда. Такая правда, что даже удивительно, как это я не знала ее за собой прежде. Такая правда, что впору зарыться в какую-нибудь нору и умереть. Потому что передо мной сидел мужчина – хороший, сильный, сексуальный, добрый, поразительный, чудесный, который, наконец, потребовал от меня выложить карты на стол.

Ты не обязана давить на жалость.

Я не должна была давить на жалость, хотя какая-то часть меня это делала. Я могла оставаться собой до мозга костей – и он все равно любил бы меня. Моя привлекательность не зависела от моей слабости или эмоциональной зависимости. Она опиралась на все, чем я была и хотела быть.

Как и твоя, сладкий мой горошек. Прихвати свое эмоционально голодное «я» на следующее свидание со своей потенциальной возлюбленной, но не забудь взять с собой и все свои остальные «я». Сильные. Великодушные. Те, которые в юности лишились отца, выжили на войне, потеряли одну любимую, умершую от рака, и другую – в результате трудностей после десяти совместно прожитых лет. Ты стал мудрее и нежнее. Бери с собой того мужчину, которым ты стремишься быть и у которого есть жажда любви. Разыгрывай каждую свою карту и играй на максимуме своих способностей – до тех пор, пока это не перестанет быть игрой.

Так поступал Кэри Грант. Одинокий мальчик, который потерял свою маму в тумане отцовского обмана, нашел себя в магии желания быть. Его звали Арчибальд Лич.

Дорогая Лапочка!

Сколько себя помню, столько мой старший брат терроризировал меня. Худшим эпизодом физического насилия был, пожалуй, тот момент, когда я получила сотрясение мозга. Я недостаточно быстро подошла к двери, чтобы открыть ее, когда он позвонил в дверной звонок, поскольку дверь была заперта изнутри (мне было восемь лет, ему – двенадцать). Худший эпизод психологического насилия – пожалуй, тот случай, когда он убил мою ручную крысу, перерезав ей горло и вспоров живот, а потом бросил ее тельце на мою подушку (мне было одиннадцать, ему – четырнадцать). Между этими двумя случаями было еще много мелких проявлений жестокости. У меня буквально не осталось ни одного счастливого детского воспоминания по поводу брата; вообще хорошие воспоминания есть, но они не касаются его. Однажды он обозвал меня жирной жадной коровой за то, что я якобы съела последний ломтик сыра. То ли я не брала этот сыр, то ли пыталась отвести от себя его гнев, поэтому запротестовала, утверждая, что это была не я, а он ответил, что точно знает, кто это сделал, потому что я – «тот человек в доме, который любит сыр больше всех». Я запомнила его слова, потому что меня до глубины души изумило то, что он знает обо мне такие вещи (я действительно любила сыр и люблю до сих пор). Его презрение ко мне было столь велико, что осознание, что я могу существовать для него даже тогда, когда он меня не оскорбляет и не бьет, просто потрясло.

Мои родители делали, что могли, наказывая его, когда видели эти издевательства, но я быстро усвоила, что говорить им – еще хуже, чем не рассказывать. Если они наказывали его, он наказывал меня. С возрастом его проблемы лишь обострились – и его террор обрушился не только на меня. Первые проблемы с законом у него возникли еще в подростковом возрасте, когда он пристрастился к наркотикам, был исключен из школы и не раз попадал в тюрьму, реабилитационные центры и психиатрические заведения. Когда мне исполнилось восемнадцать, у моего брата за плечами было уже множество арестов. У него уже был один ребенок и вот-вот должен был родиться второй. Я поступила в колледж на другом конце страны – отчасти ради того, чтобы оказаться подальше от хаоса, который он сеял вокруг себя.

Сейчас мне двадцать девять лет. Примерно год назад, прожив десять лет самостоятельно вне родительского дома, я осознала наконец, что нелюбовь брата еще не означает, что меня вообще никто не любит (кстати, он это часто мне твердил), и вернулась в родной городок. Прежде я жила в большом городе без всякой надежды подняться по карьерной лестнице. Я люблю своих родителей, племянника и племянницу и скучала по ним. В моем родном городке есть отличная программа магистратуры в сфере деятельности, которая меня интересует, и я подала документы в колледж. Это просто здорово. Вернувшись в любимый город, я ощутила прилив энергии.

Мой брат не изменился, но я не поддерживаю контактов с ним, если только он не звонит сам с требованием дать денег или помочь с детьми. Моим родителям повезло меньше. Они поддерживают его изо всех сил. У него ужасная кредитная история. Родители купили для него дом и сдают ему «в аренду» (разумеется, он ни гроша за него не платит). Со своим преступным «послужным списком» он не может найти работу, поэтому они покупают для него продукты, оплачивают услуги няни и все, что нужно его детям (их мамы – нормальные женщины, но они не могут содержать детей в одиночку). Мои родители даже выкупили айподы, подаренные внуку и внучке на Рождество в прошлом году, после того как мой брат сдал их в ломбард.

Разумеется, он обращается с родителями так, как это свойственно любому наркозависимому социопату. Он обворовывает их, оскорбляет, угрожает физической расправой и беспрестанно лжет. Родители расстраиваются, «подводят» черту, называют каждую его выходку «последней каплей», но всегда дают ему еще один шанс, потому что он их сын. Всегда. Он с одинаковой легкостью манипулирует ими, пользуясь лаской и запугиванием – кнутом и пряником, и после того как прибегает к «прянику», примерно неделю царит благостная атмосфера, а потом снова все идет наперекосяк.

На прошлой неделе все стало еще хуже, чем обычно. Мама не хотела давать ему денег – только накануне она вручила ему сто долларов, ей нечего было больше дать – и он бросил в нее винной бутылкой, плюнул в лицо, принялся бить о пол посуду, разнес полдома, швырнул их кошку о стену и поломал мебель. Он ушел только тогда, когда мама позвонила в полицию, по дороге стянув пиво из холодильника.