сказано в историях об умножении хлебов,[467] не случайны и достойны Св. Духа. Прп. Максим объясняет символику чисел в этих историях. Сначала речь идет о пяти хлебах, которыми были насыщены пять тысяч. Это легко доступные логосы естественного созерцания для тех, кто вкушает их через рассмотрение видимой природы; однако сами эти созерцатели природы посредством чувств еще не совершенны из-за склонности к чувственному наслаждению и неразумия.

В целом же в толковании прп. Максим противопоставляет тех, кто насытился пятью хлебами, и тех, для кого предназначены «остатки», заполнившие двенадцать коробов. Первые – удовлетворяются логосами естественного созерцания («остатки», поместившиеся в 12 коробов, им вкусить было не по силам из-за наличия у них вожделений наслаждения и младенчества их помыслов), вторые же – это те, кто движется через естественное созерцание к Божеству. Дальнейшее толкование символического значения числа 12 как раз и свидетельствует об этом движении и его этапах, моментах и составляющих, о которых можно говорить по-разному.

Он дает 8 (число тоже неслучайно) толкований числу 12 (1401В). При этом прп. Максим не пошел по самому простому пути, истолковав это число традиционно как число полноты, сославшись, как это делается обычно, на 12 колен Израилевых или 12 апостолов. Число 12 во всех его толкованиях берется не само по себе, а складывается из чисел, символизирующих различные онтологические и гносеологические сферы, что соответствует общей установке трудностей, где речь идет о динамике духовной жизни.

Вслед за этими толкованиями прп. Максим переходит к толкованию насыщения четырех тысяч семью хлебами, когда осталось семь корзин. Семь хлебов, которыми были насыщены четыре тысячи, относятся прп. Максимом к трем степеням любомудрия, которым таинственно научаются пребывавшие со Христом три дня и накормленные, наконец, семью хлебами после того, как они прошли.[468] Затем следует краткое созерцание числа четырех тысяч мужей и еще более краткое – 7 корзин (1404С11). В конце всего толкования прп. Максим снова приводит слова свт. Григория о неслучайности и духовной значимости евангельской нумерологии, что было подтверждено им самим в настоящей трудности. На amb. 67 заканчиваются арифмологические трудности прп. Максима.

63. amb. 68: 1404D–1405C

Толкование прп. Максима на слова свт. Григория: «есть различие дарований, нуждающееся в другом даровании для различения лучшего» (or. 41.4: PG 36, 436A). Настоящее толкование завершают длинную серию трудностей, являющихся объяснением трудных мест из Слова свт. Григория на Пятидесятницу, характерно, что оно посвящено вопросу о дарах Св. Духа. Прп. Максим соотносит эти слова с 1 Кор. 12:4, 9; 12:е30, то есть с вопросом о пророчествах и говорения языками и их местом в отношении различения духов. Он привлекает и другие места из ап. Павла (1 Кор. 14).

Прп. Максим перечисляет то, что не следует принимать за пророчество (которое понимается не только по содержанию произносимого, но и по самому действию): 1) слова поврежденного разумом; 2) говоримое «от себя», по одной проницательности ума и опытности, а не от Бога; 3) лжепророчество под действием нечистых духов; 4) повторяемое чужое пророчество, которое выдается за свое. Чтобы суметь отличить истинное пророчество от этих разновидностей ложных, необходимо самому иметь особое духовное дарование, которое прп. Максим восхваляет как большее, чем сам дар пророчества.

64. amb. 69: 1405CD

В настоящей трудности дается объяснение грамматическим терминам σύμβαμα и παρασύμβαμα. Эти термины, восходящие еще к стоической грамматике, объясняются прп. Максимом как означающие «завершенное» и «незавершенное» предложение.

65. amb. 70: 1405D–1408C

Толкуется темное место из or. 43.1: PG 36, 496A, которое было непонятным и для мауристского переводчика свт. Григория. Прп. Максим сначала перефразирует предложение свт. Григория, которое предшествует тому, что процитировано в трудности, затем то, которое в трудности (1408B14). Затем, ссылаясь на предложение, которое идет немного дальше в надгробном слове свт. Григория (496А3, 4), он дает альтернативное объяснение. В последней строчке он намекает на свое предпочтение первого, как более аккуратного. Смысл данной трудности, вероятно, в том, чтобы подчеркнуть всеобщий характер добродетели, которая явилась бы украшением всякого человека, и потому, стяженная святыми, прославляется всеми, что, в свою очередь, побуждает восхваляющих к подражанию святым.

66. amb. 71: 1408C–1416D

Эта последняя в Трудностях к Иоанну amb. 71 – единственная, где толкуется место не из Слов свт. Григория, а из его стихотворения – Советы девственникам: «Ибо возвышенное Слово играет во всяческих видах, здесь и там рассудив Свой мир, как Он хочет» (carm. mor. 2 (praecepta ad virgines): PG 37, 624A). (Это один из возможных переводов (по одному из чтений), но мы приводим и разбираем несколько других чтений и их возможные переводы). Прп. Максим дает четыре предположительных, как он специально подчеркивает в отношении первых двух, толкования стиха. Первое толкование состоит в том, что «игра», о которой говорится в стихе, – это Воплощение (1412А). Логос творит все чудеса (в частности, те, о которых говорит свт. Григорий в своих стихах), но чудо – это нечто непостижимое разумом («безумное»); главное же, непостижимое разумом чудо – «безумие Боговоплощения». Это-то и есть первый смысл «игры» с нами Логоса. Подводя к этому выводу, прп. Максим делает отступление в область апофатического богословия, объясняя, в каком смысле можно говорить о «безумии» Бога.

Второе толкование понимает «игру» как середину между краями. Середина – это видимый мир, края – невидимый, игра – это педагогическое возведение от (но и через) видимого мира к невидимому. Прп. Максим иллюстрирует это, прибегая к сравнению с игрушками, с помощью которых родители учат маленьких детей; приводит прп. Максим и сравнения отрывка из свт. Григория и Дионисия (1416А). Здесь он обращается к своей излюбленной идее о постепенном восхождении от восприятия мира феноменов к постижению логосов тварного, чтобы затем от них перейти к логосам богословия.

Третье объяснение состоит в том, что стих свт. Григория можно понять и в смысле текучести и непостоянства чувственного мира, посредством чего Бог возводит нас к реальности неизменной (1416В).

Четвертое толкование – продолжение предыдущего, но на этот раз речь идет о преходящем характере человеческой жизни (1416С). Обыгрывается идея, восходящая в античной традиции еще к Гераклиту, а потом встречающаяся у многих философов, в том числе у Платона и Плотина, о человеке как «игрушке Бога».

Общее для трех последних толкований то, что видимый, настоящий мир рассматривается как своего рода игрушка в сравнении с будущим и невидимым.

Послесловие (1417A–C)

Завершаются Трудности к Иоанну утверждением автора о своей