товар умножает изобилие сексуального выбора, тем самым обесценивая их либо потому, что они становятся легко заменяемыми, либо потому, что их ценность быстро становится неактуальной. Женский сексуальный капитал сталкивается с проблемой сохранения собственной социальной ценности в гораздо большей степени, чем мужской сексуальный капитал. Из-за того что ценность мужчин находится в более надежных активах, она не уменьшается и даже увеличивается со временем. Иначе говоря, сексуальная и потребительская система в целом основана на том, что женщинам трудно сохранять неизменной свою символическую и экономическую ценность, в то время как ценность мужчин остается неизменной или увеличивается с течением времени.

Согласно Марксу, падение нормы прибыли приведет к уменьшению стоимости труда378. Аналогично этому можно сказать, что ценность и стоимость женского тела с возрастом снижаются. Сексуально привлекательное женское тело превращается в товар, становится объектом оценки и подвергается опасности обесценивания. Как проницательно выразился Дэвид Харви, «массовое обесценивание товаров, эффективных до настоящего времени предприятий и оборудования, денег и труда» является характерной чертой капитализма379. Обесценивание присуще капитализму, поскольку оно способствует созданию новой ценности, необходимой для пополнения потребительских рынков. Учитывая, что сексуальные тела и вкусы получили широкое распространение в потребительской экономике, они должны быстро устаревать и обновляться, чтобы оставаться экономически продуктивными. Очевидно, что сексуальные и романтические свидания не только опосредованы потребительским рынком, но и приобрели его характерные черты. Сексуальные тела совершенствуются для создания ценности и поэтому требуют постоянного ухода, самопродвижения, попыток доказать собственную ценность и поддерживать ее, поскольку они находятся в состоянии непрерывной конкуренции с другими телами; они занимаются оценкой и сопоставительным анализом и вынуждены постоянно сталкиваться с риском и неуверенностью в отношении собственной ценности. Хотя сексуальность и потребительские вкусы порождают ценность — как экономическую, так и символическую — эта ценность находится под угрозой исчезновения в силу постоянного оценивания, сравнения, сопоставительного анализа и обесценивания.

Согласно Адаму Арвидссону, широкий доступ к знаниям и информации меняет то, что является важным для экономического обмена. Производство товаров стало «общим достоянием», совместно используемым ресурсом380, поэтому, проблема капиталистов состоит уже не в том, чтобы эти товары производить, а в том, чтобы обнаружить в них уникальность («новаторские разработки» и «создание и укрепление имиджа» являются формами выявления уникальности и своеобразия товаров). Аналогичным образом, поскольку сексуальность стала широкодоступной, проблема сегодня состоит в том, чтобы найти (или изобрести) такое уникальное своеобразие, которое, в свою очередь, вылилось бы в то, что мы называем «влюбленностью» или «любовью». Все дело в поиске уникальности, к которой человеку захотелось бы привязаться. Сексуализация отношений создает изобилие сексуального выбора и смещение ориентиров и таким образом уменьшает способность личности приписывать ценность, увлекаться одним-единственным человеком, выделять его или ее среди других и вступать с ними на путь развития отношений, обусловленный способностью оставаться когнитивно и эмоционально сосредоточенными — воспринимать другого человека в ситуации дефицита. И аналогия с состоянием современного капитализма становится еще глубже. Неопределенность в отношении реальной цены товара является характерной чертой экономических рынков. Теоретики неолиберального толка затронули проблему этой неопределенности, утверждая, что только свободные рынки могут позволить спросу и предложению диктовать реальные цены товаров381. Но, как показывает пример сексуального рынка, рыночная форма увеличивает неопределенность в отношении самой природы человеческой ценности и ее устойчивости. Изобилие сексуального выбора запускает оценочные процессы, которые препятствуют признанию, то есть способности сосредотачивать внимание на одном человеке и рассматривать его382 как целостную личность. Трудность осуществить признание провоцирует онтологическую неопределенность в отношении ценности, стоимости и в конечном счете самой природы личности, вовлеченной во взаимодействие.

Неясный статус субъекта

Позитивные взгляды на сексуализацию отвергают симптомы объективации и рассматривают все описанные выше процессы — обесценивание и неопределенность — как неутешительную, но необходимую цену, которую нужно заплатить за достижение большей свободы. Комментируя негативный взгляд на сексуализацию, опубликованный в докладе Американской психологической ассоциации383, один автор утверждает, что «здесь совершенно не учитывается, может ли секс, сексуализация или даже объективация быть саморегулируемым, внутренне позитивным, повышающим самооценку или усиливающим влечение»384.

Эта полемика среди ученых, стоящих на позициях феминизма, сама по себе является убедительной иллюстрацией крайне неясного статуса сексуализированного субъекта. Кем является женщина — сексуальным объектом или субъектом? По сути, это один из главных вопросов, разделяющих критиков и защитников сексуальной свободы. Я бы сказала, что причина, по которой оказалось крайне затруднительным четко ответить на этот вопрос, связана с тем, что сама объективация изменилась. Она приняла форму субъективации, или того, что в начале этой главы я назвала гиперсубъективностью385. Эта гиперсубъективность парадоксальным образом зиждется на укоренившейся неопределенности в отношении статуса субъекта.

Мари — француженка двадцати шести лет, изучающая живопись в одной художественной академии в Италии:

КОРР.: У вас есть парень?

МАРИ: Хороший вопрос! У меня есть, вернее, был парень в Париже. Но когда я приехала сюда [в Италию], я подумала: «С глаз долой, из сердца вон». Я зашла в Тиндер, давно уже установленный на моем телефоне, и через... три недели, кажется, нашла себе парня. Он из Канады. Он тоже участвует в какой-то программе по обмену. Так что я порвала со своим французским бойфрендом, хотя, наверное, могла бы его и не бросать, но он собрался навестить меня здесь, и это все усложнило бы.

КОРР.: Тиндер всегда на вашем мобильном?

МАРИ: О да. Я не люблю оставаться одна. Где бы я ни была, я всегда могу с кем-нибудь познакомиться. Мне трудно быть одной. Нет. Позвольте сказать иначе. Гораздо приятнее быть с кем-то.

КОРР.: Ваш французский бойфренд удивился, что вы порвали с ним?

МАРИ: Нет. Я так не думаю. Думаю, он поступил бы точно так же. Мы понимали, нам было даже очевидно, что каждый из нас сделает это при первой удачной возможности. Такие вещи понимаешь сразу, даже не озвучивая их. В общем, мы были вместе не потому, что решили начать совместную жизнь, и не из-за большой любви. Честно говоря, я вздохнула с облегчением, когда мы расстались. С ним я чувствовала себя куском мяса или чем-то в этом роде.

КОРР.: Что значит «куском мяса»?

МАРИ: Он был не очень ласков. Было очевидно, что он просто хотел секса. Поэтому, даже несмотря на то что мне хотелось, чтобы все было иначе, я тоже научилась смотреть на наши отношения только как на секс. Я сама не была уверена в том, чего хочу. Наверное, мне тоже хотелось секса. Я хотела секса, но чувствовала