Вельт вышел вперед. Горсинг отстал на два шага. Нужно было спровоцировать красного. Пусть думает, что сможет сражаться с ними по очереди.

Магульдинец медлил, затем взмахнул дубинкой – хотел по короткой дуге ударить Вельта сверху. Вельт должен был отступить: переставить правую ногу назад и скользящим ударом отвести дубинку так, чтобы ее замах не потерял силу и увлек за собой наемника. Этого было бы достаточно, чтобы Горсинг одним глубоким выпадом ткнул его в ногу, при этом оставаясь в стороне от возможного ответа. Вместо этого Вельт дернулся вперед и сделал это как-то неловко, больше прокидывая правое плечо, на которое тут же обрушилась вся тяжесть дубинки. Кожаные наплечники лишь отчасти смягчили ее тяжесть и, конечно, пропустили острые стальные шипы.

Вельт взревел.

Горсинг тут же сделал выпад, но в таком положении только царапнул красного по бедру. Магульдинец отскочил в сторону и вновь замахнулся.

Горсинг не понимал, почему Вельт ведет себя так странно. Почему не отходит, не прикрывается. А потом увидел стрелу в его спине.

Схватил Вельта за плечо и потянул на себя, отводя от нового удара дубинкой, а вместо этого прикрылся им от второй стрелы. Два заряженных арбалета на одного наемника. Красные всегда отличались предусмотрительностью.

Дубинка, перехваченная двумя руками, обрушилась на голову Вельта. Он уже падал, и удар получился смазанным, но этого было достаточно, чтобы выбить из темени густой колкий хруст.

Арбалетчик закричал. Значит, третьего арбалета нет. Зовет подмогу.

Два шага вперед, один назад. Горсинг ударил слева, затем снизу. И не надеялся достать до магульдинца. Только отвлек его. Красный проворно выставлял дубинку. Заметил, как ему за спину заходит Сит с клинком в левой руке, и вовремя отскочил.

Горсинг и Сит сделали вид, что хотят отомстить за Вельта, а сами в последний момент развернулись и побежали. Знали, что промедление их погубит. До поворота оставалось пятьдесят шагов, не больше.

«О мертвых будем думать, когда живые окажутся в безопасности: сытые, хмельные и согретые». Вельт любил так говорить, пока сам оставался среди живых. Теперь он умер. Коротко оглянувшись, Горсинг увидел, как магульдинец, отказавшись от погони, довершил начатое – исполнил не получившийся с первого раза удар. Теперь никто не мешал ему обрушить всю мощь дубинки прямиком на лицо беспомощного Вельта.

Мерный грохот на востоке не ослабевал. И черный столб дыма по-прежнему подпирал низкое предгрозовое небо. Горсинг не думал об этом. Всегда предпочитал занимать себя только тем, что понимал, или тем, отчего была хоть как-то польза. Сейчас ему с Ситом нужно было как можно скорее добраться до места, откуда Феонил ночью подал сигнал.

Из отряда в десять человек, который Горсинг привел в Авендилл, погибли уже восемь. Магульдинцы потеряли только четверых. Но все это не имело значения до тех пор, пока город закрыт.

Вельт… За четыре года Горсинг привык к нему. Считал его лучшим из своих людей. И все же ни о чем не жалел. Бежал, поджав хвост, через завалы переулков, путал следы, спотыкался, нырял в пугающие своей тишиной заросшие дворы, куда бы вчера не сунулся и в сопровождении всей магульдинской своры. Такие города, как Авендилл, требовали тишины, спокойствия. Но Горсинг бежал. Должен был рискнуть. Знал, что даже провалившись в какую-нибудь гниль, увидев, как над ним смыкаются тупые зубы брусчатки, он все равно не пожалеет о том, что привел сюда свой отряд. Это была их работа.

Они знали, на что идут. Понимали, что со всеми этими черноитами и салаурами могут обезуметь, переубивать, а потом и съесть друг друга, как это случилось с отрядом рыскарей возле Ардлейского разлива. И все же чувствовали, что поступают правильно.

Магульдинцы в один голос твердили заветы своего фарзуфа, Поантира Старшего. Говорили, что лигуры – яд, которым ойгуры травят живое тело Земель Эрхегорда. Говорили, что вырождение городов, появление лигуритов – корчи, предвещающие агонию и страшную смерть всего Зиалантира. Горсинга эти разговоры никогда не впечатляли. Он любил повторять слова одного из своих лекарей: «После не значит вследствие». Едва ли кто-то из красных возьмется доказать, что, вернув лигуры в Гробницы, запечатав их там тройной печатью и отказавшись вспомнить об их существовании, все разом избавятся от бед вырождения. Что, если лигуры сдерживают куда более страшное безумие, которое могло бы в считаные годы извести города и селения Земель Эрхегорда, обрушить их жителей в тьму Гаурских кузней[11]? Что, если черноиты и прочая дрянь лишь малая цена общего благоденствия, вынужденная плата за безопасность ойгурии?

Пусть об этом думают книжники, суэфриты, нерлиты и все остальные, кому только до этого есть дело. Сам Горсинг хотел одного – избавиться от мерзости, которая облепила его родной Целиндел, вычистить свой город и его окрестности от скопившегося гноя. Лечить раны и нарывы Земель Эрхегорда будут другие.

В конце концов, вырождаются и гибнут слабые. Может, так и должно быть? Ведь даже в Вепрогоне остались те, кого Черный мор не затронул. Они ели тот же хлеб, что и другие, дышали тем же воздухом и пили ту же воду. Но зараза их не тронула.

«Все к лучшему, и не нам тут умничать. Все мы – одно тело Акмеона», – говорил Вельт. Теперь он уже ничего не скажет ни друзьям, ни жене, ни двум оставшимся в Предместье дочерям.

Горсинг остановился. Дал знак Ситу затаиться. Смахнул испарину. Только сейчас понял, что весь взмок, и уже не знал, вызвано это предгрозовой духотой или очередным приступом. Старался не думать об этом.

Прислушался. Ничего, кроме монотонного грохота на востоке, не услышал. Если Гийюд и послал кого-то следом, они явно не торопились. Магульдинцы не будут рисковать. У них сейчас хватает забот. Потом они пустят обоих следопытов искать Горсинга. Но это уже не имело значения. Вместо двух наемников они найдут сразу двенадцать или больше.

– Идем, – кивнул Горсинг.

Точного расположения дома, откуда подал знак Феонил, они не знали, но тот выбрал хорошее место, сразу за трехзубым шпилем. Шпилей в городе было не так уж много, а трехзубый и вовсе один. Ошибиться невозможно. Нужно добраться до этого здания, а там им вновь подадут сигнал – все подходы наверняка просматривали дозорные.

С Эрзой мог прийти Данир, брат Аюна. Придется объяснить ему, что случилось. Правда не всегда уместна, но Горсинг не собирался ничего скрывать. Даниру придется смириться.