– Ничего страшного.

Я протягиваю девочке руку, и она проводит по ней указательным пальцем.

– Бугристая.

– Странно, да?

– Но все равно похоже на кожу.

– А ты думала, она будет как чешуя у ящерицы?

Рассмеявшись, девочка качает головой.

– Покажи ей другую руку, – предлагает Асад и обращается к девочке: – На это стоит посмотреть!

Я протягиваю левую руку, и девочка ахает при виде спекшихся пальцев и пересаженного с ноги большого пальца.

– Это выглядит очень странно.

– Ну да, но знаешь ли ты еще кого-нибудь, кто может почесать голову большим пальцем ноги? – шутит Асад.

Я чешу лоб, и девочка опять смеется.

– Большим пальцем ноги можно и в носу поковырять! – говорит она.

– Да, только я так не делаю, – отвечаю я. – Спасибо, что спросила о моих шрамах. Это смелый поступок.

Просияв, девочка садится в кресло и улыбается матери. Та улыбается ей в ответ, и на миг я вновь погружаюсь в воспоминания: бархатное платье с юбкой из тафты. Красиво как в сказке. Время от времени я кружусь, чтобы полюбоваться. В антракте мама покупает мятный шоколад по десять долларов за коробку, и это просто замечательно.

Меркнет свет, и оркестр играет мелодию, от которой у меня в животе порхают бабочки. Так происходит каждый раз, когда начинается спектакль.

– Тебе это не надоедает? – шепотом спрашивает Асад.

– Что?

– Это. – Асад кивает на девочку.

– Нет. Вопросы – не так уж и плохо. Вот любопытные взгляды напрягают. Как будто я вдруг стала недочеловеком. Это всего лишь кожа, люди, а не я сама.

Асад улыбается, сверкая в полумраке белоснежными зубами.

– Что смешного? – спрашиваю я.

– Ничего. Просто предвкушаю, что шоу тебе понравится.

Сюжет «Злой» таков: отвергаемая обществом из-за зеленой кожи Эльфаба становится «подругой» Глинды, своей соседки по комнате.

Эльфаба борется с жестокой дискриминацией – и ее называют Злой Ведьмой. Зато Глинде не хватает смелости открыто противостоять всемогущему Волшебнику, и ее называют Доброй Ведьмой.

Однако вовсе не из-за сюжета Асад ерзает на краешке кресла, неслышно проговаривая каждое слово, а я сижу рядом, завороженная.

Эта музыка полна жизни.

Я растворяюсь в каждой песне.

Сердце щемит, когда Эльфаба поет, что не из тех девушек, которых любят парни. Хорошо, что Асад в это время не смотрит на меня.

Затем Эльфаба летит на метле, взмывая все выше и выше. Развевается черный плащ, а она поет Defying Gravity[26].

Песня плывет по залу, голос Эльфабы взлетает вместе с оркестром, ритм пульсирует во всем моем теле. Мне снова восемь, я сижу рядом с мамой, зачарованная музыкой.

Когда Асад поворачивается ко мне, я понимаю, что мертвой хваткой вцепилась в подлокотник между нами.

– Говорил же!

Когда Глинда и Эльфаба в конце мирятся, я с грустью вспоминаю о ссоре с Пайпер. Поглаживая подвеску в виде феникса, я слушаю, как Глинда поет о том, что дружба с Эльфабой изменила ее.

Свет на сцене меркнет, в зале загораются люстры. Я неохотно поднимаюсь, чтобы выйти вместе со всеми, но Асад касается моей руки.

– Я всегда остаюсь до тех пор, пока меня не попросят выйти. – Он кивает на дверь. – Как только мы пройдем через эти двери, волшебство закончится.

Перед уходом кудрявая девчушка, сидевшая впереди, машет нам рукой.

Я поднимаю вверх свой пересаженный большой палец. Девочка смеется и повторяет мой жест.

– Тебе ведь понравилось, правда? – спрашивает Асад.

– Не могу придумать нужного слова, так что скажу, что это было потрясно.

Асад со смешком забрасывает ноги на переднее кресло, словно и не собирается уходить отсюда.

– Я знал. Я верил, что особенно тебе это понравится.

– Особенно мне?

– Ну да, особенно тебе. Ты другая. Мир назначает нам роли, основываясь на поспешных суждениях. Мы смотрим на людей, но не видим их.

Последние зрители уходят из зала, накинув на плечи пиджаки и плащи. Асад сидит, даже когда мужчины в белых рубашках и черных жилетках начинают выметать пустые коробки из-под десятидолларового мятного шоколада.

– И что ты видишь, когда смотришь на меня? – интересуюсь я.

– Ты неприступная. Закрытая, словно занавес в конце спектакля. Но еще я вижу, что ты все изменила в нашем кружке.

– Я? Как я могла что-то изменить? – Я смеюсь.

– Цитируя спектакль: «Люди меняют нас». Мы словно бильярдные шары, катающиеся по столу. Некоторые катятся наугад, у других есть свой путь в хаосе, и когда они задевают нас, то меняют нашу траекторию. А ты, Ава Ли, шар номер восемь, который по правилам надо забить последним. Ты врезалась в меня и в школу, ты вдохнов…

Я хватаю его за руку, которой он жестикулирует во время разговора, и Асад умолкает.

– Молчи. Даже не заикайся об этом, – прошу я.

Нахмурившись, Асад опускает руку.

– Что плохого в том, чтобы вдохновлять кого-либо?

– Настоящий источник вдохновения – Эльфаба, которая борется с несправедливостью и злом, а не я.

– Ну, мы, конечно, старшеклассники, и наши демоны мельче, но это не делает борьбу – или храбрость – менее реальной.

Мужчина в жилете просит нас выйти. Асад встает и потягивается, затем берет меня под руку и ведет по длинному проходу. В конце красной дорожки он оборачивается и смотрит на зал. Ряды пустых кресел, яркий свет, женщина убирает пылесосом рассыпанные по полу конфеты… Все уже не столь волшебно.

– Я хочу сказать, что, познакомившись с тобой, я стал храбрее. Я ввязался в драку, черт возьми! Я уронил занавес на Кензи и угрожал директору. Обычно я такое не делаю. То есть не делал раньше. До встречи с тобой. Так что я рад, что сегодня я здесь, с тобой, а твой шар ударил мой шар.

Я стараюсь не рассмеяться над его почти сексуальной метафорой. Щеки Асада покраснели, хочется то ли ущипнуть его, то ли поцеловать.

– Ну, ты понимаешь, о чем я, – обобщает он. – А теперь твой черед говорить, пока я не выставил себя еще бо́льшим дураком.

Я честно пытаюсь придумать новую тему для разговора, пока мы идем к машине, возвращаясь из мира сияющих люстр в настоящую жизнь.

– В понедельник у меня операция, – вспоминаю я.

– Пайпер мне сказала. В какой больнице? Я приду навестить тебя.