– Сейчас я задумала цикл о старыхмосковских жилых домах, о тех людях, которые ютятся в них всю свою жизнь…

– Правильно, – перебила меня ВарвараМихайловна, – нас, коренных москвичей.., кстати, ангел мой, вы сами откудабудете?

– Я родилась в столице, – улыбнуласья, – младенчество провела на улице Кирова, нынешней Мясницкой, потом папедали квартиру, и мы уехали в другой район. Но момент переезда я помню смутно,была слишком мала, единственное, что зацепила память: неподалеку от отчего домабыла булошная, а там…

– Господи, – всплеснула рукамиВарвара Михайловна, – сразу видно, что вы, как и я, коренная москвичка,булошная, молошная, так говорят лишь те, чье детство прошло в пределах Садовогокольца. Право, приятно встретиться с вами, нас осталось мало, всего ничего,вымирающая прослойка истинных москвичей, не тех, чьи родители перебрались сюдаиз деревни после войны, а тех, чьи прадеды возводили город. Вы, милая, из какойсемьи?

– Мама была оперной певицей, бабушкатоже, – сообщила я чистую правду, – но в нашем роду аристократов нет,прапрабабка была крепостной у Шереметевых, правда, актрисой домашнего театра,очевидно, музыкальные способности передавались генетически, я сама окончилаконсерваторию по классу арфы, но, увы, карьера не сложилась, вот я и посвятиласебя журналистике.

Варвара Михайловна закатила глаза.

– Ах, кажется, тысяча восемьсотшестьдесят первый год был давно, ан нет, всего ничего прошло.

Кстати, о крепостном праве, мой супруг, вечнаяему память, царствие небесное, был профессором МГУ, историю преподавал. Как-тораз попались ему студенты – совершенные оболтусы, на лекции не ходили, семинарыпрогуляли, но на экзамен явились. Петр Петрович мой, добрейшей души человек,решил лентяев не корить, да и какой толк? Ну поставит он им «два», так ониснова заявятся на пересдачу, вот и надумал профессор задать недорослям самыйпростой вопрос, чтобы ответили живенько и восвояси убирались!

Преподаватель посадил Митрофанушек и велел:

– Ну-ка, драгоценные студиозусы, хочетсямне спросить вас о крепостном праве, пару слов всего, подготовьтесь и выходите.

После этой фразы Петр Петрович сел на стул итщательно прикрылся газетой, преподаватель наивно надеялся, что лентяиприготовили шпаргалки или, по крайней мере, принесли учебники, откуда можнопочерпнуть ответ на вопрос.

В аудитории воцарилась напряженная тишина,потом послышался тихий шорох и осторожный шепоток самого главного прогульщика:

– Тань, когда у нас отменили крепостноеправо?

– Отвянь, Костя.

– Ну скажи!

– В шестьдесят первом году.

Повисло молчание, которое снова нарушил голосКости:

– Тань, а Тань!

– Ну?

– А че раньше случилось: Гагарин в космосполетел или крепостных отпустили?

Газета выпала из рук Петра Петровича, онзахохотал, поставил всем митрофанам «отлично», а потом долгие годы вспоминалКостю и качал головой:

– Экий молодец, год и впрямь шестьдесятпервый, только он век перепутал.

– Действительно, смешно, –улыбнулась я, – мой отец тоже был профессором, а заодно и генералом, ончастенько рассказывал о подобных казусах.

Варвара Михайловна нежно обняла меня за плечи.

– Ангел мой, у нас много общего,говорите, чем могу вам помочь?

– Хотелось бы услышать рассказ о судьбевашего дома сквозь призму биографий жильцов, вы, говорят, были домоуправом?

– Нет, деточка, председателем домовогокомитета.

– Ох, простите.

– Право, это ерунда. Я знаю многоинтересных деталей, только, поймите меня правильно, не о всем и всех могурассказать. Вот, допустим, Складовские из девятнадцатой квартиры. Судьба ихсемьи просто роман, но я буду выглядеть мелкой сплетницей, лучше уж обратитьсяк самой Зосе Сигизмундовне, она, правда, в маразме.

– Меня интересует Альбина ФелицатовнаОжешко.

– Ох, бедняжка, – вздохнула ВарвараМихайловна, – она тоже из старых жильцов, и жизнь ее тоже роман. ОбАльбине потолковать можно, она уже на том свете, трагическая история!

– Похоже, в доме обитали одниполяки, – бормотнула я, – Складовские, Ожешко.

– Верно, верно, – закивала ВарвараМихайловна, – я по мужу Живульская. Дом наш имеет совершенно невероятнуюисторию.

Я расслабилась, теперь надо внимательнослушать хозяйку, не забыв при этом включить спрятанный в кармане диктофон,надеюсь, милая дама начнет повествование не с момента сотворения мира.

* * *

– Когда большевики захватиливласть, – начала Варвара Михайловна, – то, естественно, мигом, кактогда говорили, «уплотнили буржуев».

Владельцы домов и шикарных квартир оказались вкрохотных чуланчиках при кухнях или дворницких, а места в их спальнях икабинетах заняли победившие рабочие с крестьянами. Революционно настроенныемассы особенно не разбирались, кого выжили из насиженного гнезда: фабриканта,купца, врача или профессора. Имеешь много комнат, значит, чуждый элемент, и всетут.

Среди революционеров было немало интеллигенциии людей, в чьих жилах текла польская кровь, напомню, что до свержениясамодержавия Польша входила в состав Российской империи. Самым известнымполяком, пожалуй, являлся Феликс Дзержинский, председатель Чрезвычайнойкомиссии, матери НКВД, бабушки КГБ, ФСБ и прочих Б. В его ведомстве работало многоединоверцев, и в конце концов довольно большое количество чекистов польскогопроисхождения получило квартиры в сером доме, ранее принадлежавшем ФелицатуОжешко.

Тихо и мирно в здании не жили никогда, составквартирантов менялся постоянно, одних арестовывали, на их место въезжалидругие, большие апартаменты превращались в коммуналки. Вот Варваре Михайловнеповезло, она вселилась в дом, когда был жив ее свекор, известный ученый,которого советская власть всячески привечала, поддерживала и награждала, профессоране коснулись репрессии, а его сын тоже стал доктором наук. Единственное, что ненравилось Варе, – это расположение квартиры на первом этаже, но, посравнению с испытаниями, которые выпали на долю других обитателей серого дома,это было сущей ерундой, стоило хотя бы вспомнить об Альбине Ожешко, дочериФелицата, той досталось по полной программе, ей не повезло со дня появления насвет.