заулыбался, раздумывая, какой фразой ее поприветствовать. А потом он посмотрел на экран – и спал с лица.

– Ты сидишь?

Если бы реальность была детской сказкой, пузырек Мэри приплыл бы в их прекрасный замок, и жили бы они долго и счастливо. Вместо этого пузырек лопнул в пятнадцати минутах езды от того места, где сейчас стоит Айзек. Пятнадцать минут – и они оба снова оказались бы в его объятиях. Какая жестокая ирония. Айзек до сих пор задается вопросом, не висит ли над его головой проклятие. А может быть, проклята была Мэри? А может быть, проклятие родовое – и прибрало к рукам сразу троих? Он вспоминает жуткую черную метку из «Острова сокровищ», которая приговаривала пиратов к смерти. Так полиция и называла этот участок дороги – черная метка. Место, где чаще всего случаются аварии. Возможно, это проклятие разлилось по дороге едва заметой наледью, или выскочило на проезжую часть заплутавшим оленем, или вгрызлось в машину так и не установленной неисправностью. Как бы то ни было, Мэри закрутило и впечатало в массивный каменный парапет старого моста в пятнадцати минутах езды от их дома. Каждый раз, когда Айзек представляет, как они, мертвенно неподвижные, лежат в покореженной машине на самом съезде с безмолвного темного моста, его внутренности скручивает спазм, а ноги подкашиваются, будто ватные. Если верить пузырьку, она простояла там не меньше двадцати минут. Потом подоспели полиция и «Скорая». Они просмотрели найденный в машине разбитый телефон и позвонили «Маме», которая, в свою очередь, набрала «Айзека» – Мэри не переименовывала его в «Мужа» в списке контактов. И он взял трубку.

– Ты сидишь?

Этой фразы было достаточно – Айзек все понял. По мнению его матери, на «что, если?» полагаются только дураки. Но что, если бы он не ответил на звонок? Что, если бы полиция и «Скорая» не обнаружили машину? Что, если бы на улице было хотя бы чуточку теплее? Что, если бы было не так темно? Что, если бы они жили по другую сторону этого моста? Что, если бы Айзек поехал с ней? Что, если бы он не жаждал отдохнуть и выспаться? Возможно, этого бы не случилось. Возможно, Мэри все еще была бы рядом. Возможно, рядом был бы их сын. Но какой смысл теперь гадать? Айзек остался дома. Мэри домой не вернулась. Как не вернулся и их малыш. Его нашли в детском кресле на заднем сиденье машины. Без сознания. Он все еще не пришел в себя – лежит, подключенный к аппарату искусственной вентиляции легких, в больнице по ту сторону злополучного моста, предоставляя Айзеку огромный простор для всевозможных «что, если». Что, если звонившая ему доктор окажется права? Что, если во время операции возникнут осложнения? Что, если его сын не проснется уже никогда?

Айзек бродит по кабинету Мэри. Компьютерный монитор тускнеет, потом гаснет. Айзек опускает взгляд на желтую записную книжку, которую теперь сжимает обеими руками. Ему кажется, что воздух, с хрипом вырывающийся из его легких, разносится по всем комнатам опустевшего дома. Он представляет, будто надышал целое облако, которое теперь дрейфует по этажам. Он выглядывает в окно – жалюзи по-прежнему подняты. Освещенная фонарями улица устрашающе тиха и пустынна. Где-то там, вдалеке, старый мост. За ним – больница. Та, в которой он оставил часть своей души. Он чувствует себя стеклянной статуэткой, а та ночь и больница представляются ему молотом и наковальней. Они разбили его вдребезги – он до сих пор не может собрать все осколки прежнего Айзека.

В его памяти и правда образовались нешуточные провалы, но теперь его глаза открылись – и он мыслит яснее, чем все последние месяцы. Айзек помнит. Он помнит все. Помнит, как, немея от ужаса, подошел к стойке регистрации и все кричал, кричал ее имя. Помнит яркий свет, от которого саднило глаза, помнит гнетущее пищание аппаратов, помнит хмурых медсестер с напоминающими надгробия папками в руках. А еще он помнит хирургов, которые игнорировали его вопросы.

– Что происходит, доктор?

Помнит это ощущение, будто он видит себя, сидя перед экраном телевизора. Даже сейчас воспоминания кажутся ему то потертой пленкой с Чарли Чаплином, то дурацким мультфильмом с конченным неудачником в главной роли.

– В чем дело, док?[65]

На фоне прокашливается басовитая труба. За кадром слышен зрительский смех. Куда вам сейчас жену. Идите посмотрите на сына.

Айзек помнит, как впервые увидел крошечную больничную койку с высокими прозрачными стенками. Внутри этой замкнутой стеклянной коробки лежала хрупкая фигурка, оплетенная всевозможными трубками и проводами. Он помнит, как подумал, что кроватка напоминает спасательную капсулу. А еще – гроб. Его сын, будто подыгрывая, не шевелился. Как бы Айзек ни хотел пробиться сквозь органическое стекло и подхватить малыша на руки, в тот момент он не смог бы удержать и карандаш. Он помнит, как его обнимала подошедшая медсестра, помнит, как плакал, уткнувшись в ее однотонную форму. Помнит, как снова и снова бормотал:

– Простите, простите меня, простите, – но не помнит, к кому обращался.

Айзек помнит, как ему сообщили про Мэри. Помнит, как его привели на опознание. Помнит, как подумал: «Это не моя Мэри». Не из-за того, что ее кожа казалась еще бледнее, чем обычно, и не из-за лишенного жизни взгляда. Нет-нет. Просто «моя Мэри всегда спит на животе».

Что же было дальше? Воспоминания снова подергиваются пеленой тумана. Следующие недели он помнит смутно: как не спал, сгорбившись на неудобном деревянном стуле у аппарата искусственной вентиляции легких, как выискивал хоть какие-нибудь признаки жизни на лице своего сына. Он помнит, как потерял сознание и рухнул на пол похоронного бюро, увидев маленький детский гробик. Помнит, как заявился в больницу пьяным – чудовищный позор! – хотя пообещал Джой не садиться за руль в нетрезвом состоянии. Помнит, как снова напился через неделю после похорон – на этот раз он искал на дне бутылки храбрость. Он сидел в ближайшем к крематорию пабе и вливал в себя стакан за стаканом. На нем по-прежнему был надет траурный костюм – за все это время он так и не удосужился его снять. Еще он помнит, как украл прах Мэри, высыпав его в пустую жестяную коробку из-под печенья «Уокерс», и как одним ранним утром с ужасом обнаружил себя на мосту, где она погибла. Все последующие месяцы сливаются в памяти воедино. Он пробовал справиться с горем: ходил к психотерапевту, даже составил список, который должен был помочь ему собраться. Он также пробовал взять себя в руки: побороть