стола. Он принимается нарезать круги по комнате, легонько шаркая тапками по плитке. Эгг цепенеет от ужаса, представив, как Айзек в ярости распахивает кухонную дверь и застает его здесь с украденной связкой ключей в руках. Не мешкая, он запрыгивает на нижнюю ступеньку и прячется за перилами. Будь он человеком, его сердце колотилось бы с бешеной скоростью. Между тем во рту у него пересыхает вполне по-человечески. Каким бы невесомым он ни был, ступенька отзывается на его приземление ворчливым поскрипыванием, а перила – он готов поклясться – пробивает легкая дрожь. Лестничный пролет погружается в полумрак, граничащий с темнотой, – то ли пелена облаков продолжает расстилаться по небу, то ли солнце сползает за один из стоящих напротив домов. В матовое стекло входной двери испуганно скребутся последние лучи света. Эггу кажется, что небо взволновано не меньше него. И стены тоже – ей-богу. Каждая ступенька, по которой ему предстоит пройти, предупреждающе шипит:

– Не поднимайся. Не делай того, что собираешься сделать.

Айзек кричит еще громче, и в его голосе слышится пугающее отчаяние. Эгг почитает за благо переместиться на пару этажей выше – подальше от Айзека. Шумно сглотнув, он покрепче перехватывает связку ключей и начинает восхождение по лестнице: он наловчился выбрасывать руки вперед, зацепляться ими, будто альпинистскими крюками, за перила и подтягиваться наверх.

На лестничной площадке криков Айзека почти не слышно. Зато саксофон взвизгивает так громко, будто его владелец терпит кораблекрушение и, погружаясь в океанские глубины, выдувает последний воздух из легких в отчаянной надежде быть услышанным. Кажется, дом тоже проваливается в пучину. Ступени предательски шатаются под пухлыми ножками Эгга – чтобы благополучно добраться до лестничной площадки, ему приходится крепко держаться за перила. На втором этаже еще темнее, чем внизу, хотя холодная желтизна прощальных лучей солнечного света все еще сочится сквозь окно в кабинете Мэри. Дом хмурится, мрачнеет вместе с уходящим днем. Эггу явственно слышатся порывы ни с того ни с сего разбушевавшегося ветра. Странно – мгновение назад его и в помине не было. Кажется, буря занимается вовсе не снаружи. Эгг заглядывает в кабинет, смотрит на все еще разбросанные по полу книги и подумывает отказаться от своей затеи. Потом делает глубокий вдох и поворачивается ко второму лестничному пролету. И десяти ступеней не насчитать – но запертая дверь на самом верху утопает в почти непроглядной темноте. Обступившие ее стены недружелюбно поскрипывают, ковер под ногами Эгга ощетинивается – но сама дверь пугающе безмолвна. Словно око бури, она высасывает звуки из окружающего пространства. Эта тишина почему-то страшнее всех внезапно объявившихся в доме привидений, но ключи, которые Эгг все еще сжимает в своей ладошке, будто намагниченные, тянутся к замочной скважине под латунной дверной ручкой. Эгг ничего не может с собой поделать. Он взбирается на первую ступеньку. На вторую. На третью. Айзек перестает кричать.

Эгг не без труда одолевает лестницу. Приближается к двери. Он идет на ощупь, не отнимая ладоней от холодной стены, будто боится, что дом вот-вот треснет по швам. Ну, хотя бы стены больше не рычат на него, а у ковра не встают дыбом ворсинки. А вот рука Эгга ходит ходуном. Дрожащие, непослушные пальцы нехотя разжимаются, обнажая связку ключей. Пока Айзек днями пропадал бог знает где, Эгг знакомился с фильмами, смотреть которые ему не разрешалось. С драмами. С ужасами. Из последних Эгг уяснил, что сумасшедшие обычно прячут за закрытыми дверьми. В «Шестом чувстве» на чердаке заперт злобный призрак. Злодей из «Психо» хранит в подвале своего мотеля разлагающийся труп матери. Эгг готовится к худшему. Ветер взволнованно затихает. Даже саксофонист перестает играть. Весь дом замирает, прислушиваясь к звукам, доносящимся из темноты на верхнем этаже. К звяканью ключей, выпутывающихся из ладони Эгга и ползущих к замочной скважине огромной немой двери. К скрежету протискивающегося в замок металла, к скрипучему недовольству упрямо не отпирающегося затвора. К нервному бряцанью заново перебираемых ключей, к покорному щелчку капитулирующего замка. К жалобному всхлипу проворачиваемой латунной ручки и испуганному визгу медленно отползающей от порога двери.

Комната на верхнем этаже дома наконец открыта. Эгг заглядывает внутрь и пытается осмыслить то, что видит. Айзек Эдди начинает подниматься по лестнице.

Оказавшийся на земле инопланетянин не сможет с ходу догадаться о назначении тысяч и тысяч самых простых бытовых предметов. Умение пользоваться ложками, утюгами и даже игральными картами люди впитывают едва ли не с молоком матери. Пришельцы же этих ложек, утюгов и карт в глаза не видели, и понимание того, зачем они нужны, для них своего рода откровение. Ну вот что можно делать с ложкой? Какой такой высокой цели служит утюг? Ради чего покупать колоду карт – разве что ради красоты? Взять того же Эгга: даже сейчас, после стольких месяцев в компании землянина, он каждый день сталкивается с вещами, которых не понимает. Вчера, например, Эгг впервые увидел мопед. А позавчера – коврик для йоги. Только за последнюю неделю он открыл для себя ананасы, обувные ложки и розовое вино. В этом мире столько непознанного – неудивительно, что среди вещей, запертых в комнате на верхнем этаже, есть и такие, о назначении которых Эггу остается только гадать. Расстеленная на полу газета, банки с застоявшейся краской – все это не говорит Эггу решительно ни о чем. Но вот то, что он видит прямо перед собой, ему более чем знакомо. Эта геометричная деревянная штуковина, являющаяся бесспорным центром композиции, попадалась ему во многих детских фильмах и мультиках. И Эгг прекрасно знает, зачем она нужна.

Лучи солнца уже не дотягиваются до дома Айзека, но призрачного света выстроившихся справа уличных фонарей и висящей напротив бледнолицей луны достаточно, чтобы разглядеть комнату. Это обустроенный чердак. Судя по свежей краске и совсем новому предмету мебели, обустроили его недавно. Потолок скошен, и в каждой срезанной им стене – по круглому окну, одно из которых выходит на улицу, а другое – во внутренний двор. Третья стена и вовсе кажется порталом в какой-то далекий мир. Эгг видел не так уж много картин – и определенно не видел ни одной такого масштаба. Он понятия не имеет, почему кремовый ковролин у стены укрыт газетой и зачем на ней расставлены все эти банки с красками. Откуда ему знать, что без них фреску не нарисовать? Откуда ему знать, что это вообще такое – фреска? Он просто видит расписанную стену за единственным в комнате предметом мебели. Даже в вечернем полумраке, даже от одного взгляда на эту