Пожалуйста, не уходи.

Люси

Грэм вернулся в приемное отделение с опухшими глазами. Карла и Сьюзи отправились на поиски кофе, а Грэм, подарив Мэри фальшивую улыбку, крепко обнял ее и отправил в палату к Олли.

— Эй! — Я встала и подошла к нему. — Ты в порядке?

Он поморщился. Внешне он старался держаться, но глаза выдавали правду — Грэм был убит горем.

— Если с ним что-то случится… — он с трудом сглотнул и опустил голову, — …если я его потеряю…

Я не дала ему возможности ничего сказать, а молча обняла. Грэм задрожал всем телом. Впервые он позволил себе почувствовать боль, и я была рядом, чтобы прижать его к себе.

— Что я могу сделать? — спросила я, крепко обнимая его. — Скажи, что я могу сделать.

Он прижался лбом к моему лбу и закрыл глаза.

— Просто не отпускай меня. Если ты выпустишь меня, я сдамся. Я позволю этому одержать надо мной верх. Пожалуйста, Люсиль, не отпускай меня.

Я только крепче обняла его. Это длилось всего несколько минут, но мне показалось, что прошли часы. Тихо-тихо я начала шептать ему на ухо:

— Надо мной воздух, подо мной земля, во мне огонь, вокруг меня вода, их дух — это я… — Я повторяла свое заклинание и физически ощущала, как его накрывают эмоции. Каждый раз, чувствуя, что теряет опору, он прижимал меня ближе к себе.

Я ни за что не позволю ему упасть!

Вскоре проснулась Тэлон и начала сопеть и возиться в автокресле. Грэм медленно отпустил меня и подошел к дочери. Когда их взгляды встретились, она перестала ерзать, а глаза ее засияли так, словно увидели лучшего человека в мире. Детские глаза засветились безусловной любовью, и я стала свидетелем чудесного мгновения, когда маленькая дочь дарит утешение своему отцу. Грэм взял ее на руки и крепко прижал к себе. Тэлон положила свои ладошки на его щеки и с очаровательной улыбкой радостно что-то залепетала. Улыбка ее была такой же прекрасной, как и у отца.

На одно мгновение, на одну секунду Грэм перестал страдать.

Тэлон наполнила его сердце любовью — той самой любовью, существование которой он когда-то считал невозможным.

И на этот короткий миг он, кажется, стал самим собой.

* * *

Мэри решила подождать и посмотреть, не изменится ли ситуация. Все эти недели она жила с тяжестью в душе, и Грэм постоянно был рядом. Он приходил к ней домой, приносил еду, заставлял есть и спать, потому что, будь ее воля, она не покидала бы приемного отделения больницы.

В ожидании перемен.

В ожидании чуда.

В ожидании минуты, когда муж вернется к ней.

Карла позвонила мне, когда настал момент принять самое трудное решение в жизни ее семьи. Мы приехали в больницу. Свет в коридоре мерцал и горел тускло, словно готов был погаснуть в любую минуту.

В палату вошел священник. Мы, взявшись за руки, встали вокруг кровати Олли и приготовились к прощанию с ним.

Вряд ли кто-то из нас сможет до конца оправиться после такой потери. Я знала Олли очень недолгое время, но он успел изменить мою жизнь к лучшему. Его сердце всегда было наполнено любовью, и нам всегда будет его не хватать.

Завершив молитву, священник спросил, не хочет ли кто-нибудь из нас сказать последнее слово. Мэри не могла ничего произнести — по ее щекам катились слезы. Карла уткнулась лицом в плечо Сьюзи. Мои губы просто отказывались шевелиться.

Грэм выступил поддержкой нам всем. Он стал нашей силой. Когда идущие из самого центра души слова начали слетать с его губ, я почувствовала, как сжалось мое сердце.

— Надо мной воздух, подо мной земля, во мне огонь, вокруг меня вода, их дух — это я…

В этот момент часть души каждого из нас ушла вместе с душой Олли.

Грэм

Все ушли. Мэри, Карла и Сьюзи ушли, чтобы узнать о своих дальнейших действиях. Я знал, что должен был пойти с ними, но не мог заставить себя двигаться. Я стоял в больничном коридоре, освещенном тусклым мерцающим светом. Палата Олли была пуста. Больше ничего нельзя было сделать. Его больше нет. Нет моего профессора. Моего героя. Моего лучшего друга. Моего отца.

Его больше нет.

Я не плакал. У меня все это просто не укладывалось в голове.

Как это вообще могло произойти? Как он мог уйти так быстро?

Как он вообще мог уйти?

Послышались шаги, направляющиеся в мою сторону. Вокруг меня сновали медсестры — они спешили к очередным пациентам. Врачи осматривали тех, у кого еще билось сердце. Жизнь больницы шла своим чередом, словно наша планета только что не перестала вращаться.

— Грэхем.

Ее голос. Сейчас он звучал глухо от боли и скорби. Я даже не повернул голову в ее сторону — мой взгляд не отрывался от палаты, в которой я только что произнес свое последнее «прощай».

— Он был прав, — прошептал я дрожащим голосом. — Он знал: если бы я узнал о его больном сердце и о том, что жить ему осталось недолго, я сбежал бы. Я повел бы себя как эгоист и отстранился бы от него, чтобы уберечь себя от переживаний. Я не позволил бы даже в мыслях признать его скорую смерть. Я повел бы себя, как трус.

— Ты был рядом, — сказала Люси. — Ты все время был рядом. В твоих поступках не было ни капли трусости, Грэм.

— Но я мог бы уговорить его на операцию, — возразил я. — Мог бы убедить его не сдаваться.

Я замолчал. На какой-то миг мне показалось, что я плыву. Как будто я все еще здесь, но больше не являюсь частью мира. Я словно парю над всеми в облаках неверия, отрицания и вины.

Люси приоткрыла губы, словно хотела сказать что-то в утешение, но в итоге не произнесла ни слова. Я был уверен, что не существует слов, способных помочь в этой ситуации.

Мы стояли неподвижно и молча, глядя на дверь опустевшей палаты, а мир вокруг нас продолжал движение.

Мое тело начало дрожать. Руки затряслись, а сердце рвалось из груди. Он ушел. Он действительно ушел.

Люси тихо прошептала:

— Если чувствуешь, что падаешь, падай — я рядом.

И через несколько секунд я почувствовал силу притяжения. Ощущение полета исчезло. Я начал стремительно падать — все быстрее и быстрее — и уже ожидал удара, но Люси была рядом. Она подхватила меня прежде, чем я упал на землю.

Она стала моей силой, когда я больше не мог быть храбрым.

* * *

— Она наконец-то заснула, хотя превратила этот процесс в настоящую войну. — Глаза Люси выглядели воспаленными, как будто она очень устала, но заставляла себя держать их открытыми. — Как ты себя чувствуешь? — спросила она, прислонившись к дверному косяку моего кабинета.