Последний час я просидел за рабочим столом, тупо таращась на мигающий курсор в центре экрана. Мне хотелось работать, чтобы сбежать от реальности, но впервые в жизни я действительно не находил слов.

Люси подошла ближе и, положив руки мне на плечи, начала массировать напряженные мышцы. Я с радостью принял ее прикосновения и прошептал:

— Это был долгий день.

— Это был очень долгий день.

Я перевел взгляд на окно — на улице шел дождь. Тяжелые струи воды бились в окна и стены моего дома. Профессор Оливер закатил бы глаза, узнав, что в день его смерти пошел дождь. Банальное клише.

Я выключил компьютер. Сегодня ночью я не смогу придумать ни слова.

— Тебе нужно поспать, — сказала Люси, и я даже не стал возражать.

Она взяла меня за руки — я позволил ей это.

Она помогла мне встать и отвела в мою комнату, чтобы я хотя бы попытался закрыть глаза и немного отдохнуть.

— Принести воды? Или чего-нибудь поесть? Тебе что-нибудь нужно?

Ее взгляд был полон заботы.

— Только одно.

— Что? Что я могу для тебя сделать?

— Останься со мной. Просто сегодня я… — Мой голос дрогнул, и я прикусил щеку изнутри, чтобы сдержать эмоции. — Просто, кажется, сегодня я не смогу остаться один. Понимаю, это странная просьба, и ты, безусловно, можешь ехать домой, просто… — Я глубоко вздохнул и засунул руки в карманы. — Не думаю, что смогу сегодня остаться один.

Люси не произнесла ни одного слова. Она просто подошла к кровати, откинула одеяло, легла и похлопала ладонью рядом с собой. Я обошел кровать и лег рядом с Люси.

Медленно — очень медленно — наши пальцы словно сами по себе начали двигаться друг к другу. Я закрыл глаза, и по щекам моим потекли слезы. А потом каким-то образом наши пальцы переплелись, и душевное тепло Люси начало медленно вливаться в мое холодное сердце.

Постепенно Люси придвинулась ко мне, и мои руки как будто сами обняли ее. Я лежал, прижимая ее к себе, и медленно погружался в сон.

О, как сильно мне был нужен кто-то, готовый побыть со мной в эту ночь.

И я был безмерно благодарен за то, что это была Люси.

Люси

Наступил день похорон Олли. Людей пришло не так много, как на церемонию прощания, которую я посещала в последний раз. Это было совсем не похоже на похороны Кента. Все происходило на природе. Мы стояли на той самой поляне, на которой много лет назад Олли сделал Мэри предложение. Она говорила, что в тот день началась ее жизнь, и казалось очень правильным вернуться сюда, чтобы вновь наполнить сердце любовью, испытанной здесь же много лет назад.

И… да!!! Любви было много. Очень много проявлений любви к Олли, в том числе от его коллег, бывших студентов и друзей.

Здесь не было толп почитателей и репортеров с камерами. Все пространство было заполнено тем единственным, что имеет значение в жизни — любовью.

Все старались уделить как можно больше внимания Карле и Мэри — они ни на минуту не оставались одни. В течение поминальной службы были и слезы, и смех, и истории, наполненные светом и любовью.

Идеальная дань уважения идеальному человеку.

Когда пастор спросил, не хочет ли кто-нибудь сказать несколько слов, Грэм, на секунду замявшись, поднялся со своего места и передал мне Тэлон.

Наши взгляды встретились.

— Прощальная речь? — прошептала я, чувствуя, что сердце мое забилось сильнее. Для Грэма это будет очень тяжело.

— Да, — кивнул он. — Может быть, не очень хорошая…

Я медленно покачала головой и слегка сжала его руку.

— Это будут правильные слова.

Грэм направился к трибуне. Каждый неспешный шаг демонстрировал его абсолютную собранность. Грэм всегда собран. Всегда уверен в себе. Мало что способно лишить его равновесия.

Поэтому при виде того, как Грэм оступился, у меня замерло сердце. Но он, ухватившись за трибуну, удержался и выпрямился. Воцарилась полная тишина. Все взгляды были прикованы к нему. Ветер разносил запах сирени и жасмина, растущих вокруг. Земля была еще мокрой после дождя, не прекращавшегося последние три дня, и воздух был наполнен влагой.

Я не сводила с Грэма глаз, всматриваясь в мужчину, которого научилась тихо любить. И сейчас он готовился проститься с человеком, который первым научил меня видеть настоящую любовь.

Грэм откашлялся, ослабил узел черного галстука и, опустив взгляд на исписанный с двух сторон лист бумаги, приготовился говорить. Он вдохнул, потом прочистил горло и попытался начать:

— Профессор Оливер был… — Голос Грэма дрогнул, и он опустил голову. — Профессор Оливер… — Он сжал ладони в кулаки. — Нет, это все не то. Видите ли, я написал эту длинную речь памяти профессора Оливера. На ее создание был потрачен не один час. Но, честно говоря, если бы я дал прочитать эту речь ему, он назвал бы ее полным дерьмом.

Вокруг раздался смех.

— Уверен, многие из присутствующих здесь были его студентами, и нам хорошо известно, каким упертым ослом был профессор Оливер, когда дело касалось оценки работ. Свой первый «неуд» за статью я получил именно от него. А когда пришел к нему в кабинет узнать причину, он посмотрел на меня и тихо произнес: «Сердце». Я понятия не имел, к чему он это сказал, но профессор улыбнулся и повторил: «Сердце». Позже я понял — это то, чего не хватало в моей статье. До занятий с ним я не имел представления, как это — вкладывать душу в текст, но он нашел время научить меня и показал, как выглядят душа, страсть, любовь. Профессор Оливер был выдающимся учителем в этих трех дисциплинах. — Грэм разорвал лист с написанной речью. — И если бы эта речь была написана на оценку, он снова поставил бы мне «неуд». Можно много слов посвятить его достижениям, его работе. Он был выдающимся ученым и получил множество наград, подтверждающих его талант. Но это все пыль. — Грэм усмехнулся, и его поддержали несколько человек из числа бывших студентов Оливера. — Мы все знаем, что профессор Оливер ненавидел «воду» в тексте. «Больше мяса, меньше жира, дорогие студенты!». А теперь я добавлю в свою речь не просто мясо, а самую сильную мышцу. Сердце. Я расскажу вам, каким по своей сути был профессор Оливер.

— Оливер был человеком, который умел любить. И любил беззаветно. Он любил свою жену. Любил дочь. Любил свою работу, своих учеников и их мысли. Оливер любил этот мир — со всеми его недостатками, ошибками и шрамами, оставленными этими ошибками. Он умел разглядеть красоту за болью и вселить веру в лучшее будущее. Он был воплощением любви и всю свою жизнь старался одарить этой любовью как можно больше людей. Помню, на втором курсе я был ужасно зол на него. Он поставил мне второй «неуд», и я, жутко разозлившись, пошел прямо к нему в кабинет, ворвался без приглашения и уже собрался громко потребовать объяснения этой вопиющей несправедливости, но при виде профессора замер. Он сидел за столом и, закрыв лицо ладонями, плакал.