Чеславе. Юргену было пять, когда Чеслав погиб – удивительно, какой след тот успел оставить в его жизни. Из уважения Чарна не перебивала, только время от времени поглаживала Юргена по локтю.

– Я его первого помню, – говорил Юрген, – я с ним провёл самую счастливую часть своего детства, и без него я бы вырос совсем другим человеком. – Он снова наполнил чарку и передал её Чарне. – Когда он погиб, я стал читать книги, которые читал он, и заметки, которые он вёл. Йовар их почему-то не уничтожил… А если уничтожил, то не всё. Так мне казалось, что Чеслав ещё рядом.

Сгустились сумерки. Почудилось, будто целый мир потемнел, а в сердце этого мира – они, и их костёр, с которого Чарна сняла уху (хорошо, хоть не разлила, голова совсем пошла кругом), и комары, жужжащие над костром, и лесной можжевеловый запах…

– В заметках не было ничего преступного, – продолжал Юрген, вытягивая ноги к огню. – Только трактовки книг, размышления о заклятиях… И рисунки собак. Сколько на полях было собак… Разных форм и размеров. Это для меня. Я часто вертелся рядом с Чеславом, когда он учился. И он был не как Хранко – Хранко если читает, то не приведи Тайные Люди громко вздохнуть, сразу разбубнится… А я Чеславу никогда не мешал.

Словно не он говорил, а брошенный ребёнок, совсем недавно потерявший друга и брата.

– Ты скучаешь, – заметила Чарна, прислоняясь к нему плечом.

– Видимо. – Юрген вынул пробку из второй бутылки. – Да и ты наверняка скучаешь по бабушке.

Бабушка Чарны не принадлежала к чародейским дворам – ворожила сама как умела, и к её избе ходили жители ближайших деревень: кто – за лекарством, а кто – за порчей для соседа. Чарна жила с ней – собирала травы, варила снадобья, помогала по хозяйству; бабушка была строгая, но горячо её любила. И никто так больше Чарну не любил – ни пропащая мать, ни неизвестный отец. Когда бабушка захворала и поняла, что умирает, то не захотела оставлять Чарну чужим людям из деревенских, а отвела Йовару. Наказала, чтобы тот после её смерти учил и оберегал Чарну, а если обидит, хоть раз, хоть словом, то она, старая ведьма – как она сама себя называла, – его с того света достанет.

Неизвестно, боялся Йовар её проклятия или нет – что знахарка могла сделать такому сильному колдуну? – но Чарну он не обижал. Он относился к ней ласковее, чем к Бойе или – тем паче – Ольжане. Может, Чарна просто ему больше нравилась.

– Да. – Чарна откинула волосы с лица. – Конечно, скучаю.

Чарна никогда не была общительной, а после смерти родного человека стала совсем замкнутой. У неё не складывались отношения с другими учениками Йовара. Хранко казался ей надменным и ворчливым, Бойя – себялюбивой, Якоб творил кучу пакостей, Ольжана слишком много сплетничала и лебезила… Про младших и говорить нечего, хотя некоторые из них были приятными.

Ну зато был Юрген. Добрый и самоотверженный, как вечно юный герой песен.

У Чарны сердце в груди перевернулось, когда она положила ладони Юргену на щёки и притянула к себе его лицо.

– Что ты…

– Тише, – зашептала она мурлычуще, – тише… Всё будет хорошо…

В конце концов, не зря же она превращается в кошку? Наверняка умеет быть нежной и ластящейся, хотя такого в жизни Чарны ещё не бывало. Но ей и не хотелось, чтобы первым был кто-то, кроме Юргена.

Она стала покрывать его лицо мелкими поцелуями. Кровь стучала в ушах, внутри всё трепетало от восхищения и страха. Юрген неуверенно её приобнял, но тут же отстранил – мягко, но настойчиво. Его глаза были затуманенными, хотя смотрели цепко.

– Ты же пила, – вспомнил он. – Тебе не надо.

– Надо. – Она опалила дыханием его шею. – Я выпила совсем немного.

– Ну значит, тебе хватило. – Юрген постарался отползти, но Чарна обвила его руками. – Чарна, перестань…

Она шептала ему на ухо, что понимает, что делает. Выпитое и ей развязало язык, и Чарна прибавляла – урчаще, бархатно, – какой он хороший, какой он красивый и как ей хочется, чтобы это был он.

Чарна ведь знала, что она не уродка какая-то – у неё густые волосы по пояс, и черты лица прямые и правильные, и глаза яркие, серо-голубые. Её тело стройное и гибкое, хорошо сложенное, и на неё обращали внимание парни из соседних деревень, случись ей там появиться, – даже несмотря на то, что она их сторонилась. Неужели это всё ей не поможет?.. Чарна не знала точно, какие у Юргена отношения с борожскими девушками, но верила (и рассчитывала по мелким, с виду ничего не значащим слухам и событиям), что сейчас у него не было зазнобы. Она продолжала целовать Юргена – в лоб, щёки, шею, губы, – и тот растерянно поцеловал её в ответ.

Он обнимал её, а Чарна приподнимала его рубаху, подставлялась под его поцелуи и сама выпутывалась из своей одежды. Ей было так хорошо и волнительно, как не было ещё никогда в жизни, – хотелось прижиматься к нему ещё теснее и целовать его ещё жарче. Она гладила Юргена по спине, плечам и груди и только краем глаза заметила, как к месту их ночлега спикировала крупная птица.

Но Юрген оказался внимательнее. Он осторожно перехватил запястья Чарны, отодвинулся. Поднялся на ноги.

– Извини, – сказал он, вытягивая руку в успокаивающем жесте. Оправил рубаху. – Не надо было. Тебе вино ударило в голову. С непривычки.

Чарна перевела взгляд на птицу. Та сидела у куста и смотрела на них блестящими чёрными глазами – такими гладкими и пустыми, что в них отражалось пламя.

Ворон. И нетрудно догадаться чей.

Чарна никогда не ненавидела Хранко сильнее, чем в это мгновение.

Её губы свело. Лицо застыло, но Чарна нашла в себе силы прикрыть грудь одеждой.

– Да, – процедила. – Ударило в голову.

Ворон выжидающе перебирал лапками. Не успел Юрген поправить одежду и протянуть к нему руку, как тот закаркал:

– Дур-рак, дур-рак-рак-рак!

– О, – протянул Юрген, щурясь. – Кажется, Хранко хочет сказать мне что-то приятное.

Чарна встала, отряхнув ладони от травинок. Молча обогнула костёр и подошла к ворону со спины.

Ей хотелось заплакать от обиды, но глаза были сухими и равнодушными. Внутри точно что-то оборвалось, но пока Чарна боялась даже думать обо всём, что случилось. Как хорошо, что она не успела признаться ему в любви!.. Так она действительно сможет солгать, что была пьяна, хотя и убеждала Юргена в обратном.

Сейчас она может сказать что угодно. Ведь Юргену – хоть трезвому, хоть