Она вложила флаконы в руку женщине, которая крепко сжала их. Гейл ничего не сказала, будучи слишком потрясенной, чтобы говорить.

– Если вы расскажете кому-нибудь об этом, мы не сможем больше получить лекарство. Вы меня понимаете, Гейл? – повторила Эмбер голосом все еще мягким, но строгим.

Ника потеряла дар речи. Интеграл разинул рот.

– Нет, нет, Эмбер, нет. Тебе самой они нужны, – произнес он тихо, почти шепотом.

Эмбер бросила на него пристальный взгляд.

Гейл смотрела на их спор в замешательстве, но после протестов Интеграла ее пальцы крепче сжались на флаконах – она никогда не выпустит их из рук. Отчаяние делает людей склонными легко верить во что угодно.

– Спасибо, – промолвила женщина.

Эмбер обняла ее и что-то прошептала на ухо.

– Нам нужно идти, – поторопил Квинн.

Они поднялись и тихо вышли из дома, пробормотав прощальные слова и слова ободрения маме Элоизы.

Женщина поспешно закрыла за ними дверь. Ника могла поклясться, что слышит, как та бежит в заднюю комнату.

Интеграл обернулся к Квинну.

– Как ты мог? – завопил он. – Эмбер нуждается в каждом из этих флаконов, а ты отдал ей больше половины. Ты что, тупой? Ты недостаточно уже всего натворил?

Квинн вздрогнул.

Ника уставилась на него.

– Ты украл их у Чеда, когда вы грохнулись?

– Карманник всегда карманник, – пожал плечами Квинн.

– Как ты мог? – не унимался Интеграл.

– Это было ее решение. – Квинн указал на Эмбер; Интеграл выглядел так, будто собирался ударить его. – Я бы не принял такое решение за кого-то. Я не ее опекун.

– Ты не имел права! – заорал Интеграл.

Эмбер взяла лицо Интеграла в свои ладони. Гнев на его лице отступил, как спадающая лихорадка.

– Это мое решение. Ты не можешь решать за меня. Не сейчас, и никогда. Так уж устроено, милый.

Холодные слова были согреты ее нежным голосом и нежными руками. Интеграл вздохнул и поплелся за ней к машине.

Ника улыбаясь потянулась к Квинну и с благодарностью поцеловала его: у него хватило сил действовать, когда ей недоставало уверенности.

Он подмигнул ей и пошел к машине.

– Клансмен, – пробормотала Ника, следуя за ним.

У них осталось всего 15 дней.

Поместье Уэйкфилд обладало способностью размывать время, превращая дни в одну бесконечную неопределенность полузабвения. Зак не мог понять, каким образом это происходит, но это было именно так. Он пытался вспомнить, сколько чего съел, но в памяти все было размыто.

Его ребра выпирали как никогда прежде и торчали даже сквозь футболку. Это должно было беспокоить его. Он ничему не находил объяснения; ведь он не принимал таблеток Митчема, а его чувства все же были притуплены. Он полностью потерял аппетит. Единственное, чего он все еще хотел, был кофе.

Всю прошлую неделю он спал целыми днями, а по ночам бродил по дому, преследуемый воспоминаниями о матери. Зак беспрестанно думал о том, кем был тогда и кем мог бы стать, если бы в какой-то момент его жизнь не изменилась.

Ему являлись миражи менее злых версий самого себя, и невозможность всего этого лишала его сна.

Было раннее утро, когда он столкнулся с дядей в коридоре.

– Мне есть что показать тебе, – сообщил ему Митчем и кивнул в направлении столовой.

Следовать за этим человеком никогда не было хорошей идеей, но Зак был сейчас ночным мотыльком, трепещущим на лампочке, чувствующим запах дыма от своих крыльев, хруст подгорающей кожи. Он молча последовал за Митчемом.

Тот сел за обеденный стол, и ему, по его сигналу, подали кофе.

– Ты рано проснулся этим утром, молодец, – сухо сказал дядя.

Служанка наполнила также чашку Зака и с помощью пары длинных щипцов перенесла горячую булочку из корзинки на его тарелку. Зак решил не упоминать, что он просто еще не ложился спать.

– Спасибо, – пробормотал он.

Женщина не ответила.

– Есть какая-то особая причина, по которой твоя прислуга никогда со мной не разговаривает? – спросил Зак.

– Я предпочитаю, чтобы моя прислуга молчала. Если бы существовало агентство, занимающееся устройством на работу исключительно немого персонала, я стал бы их постоянным клиентом, – поведал Митчем.

Этот человек действительно был худшим из худших.

– Кроме того, никто не мешает тебе изучать литовский язык, – добавил он.

Зак фыркнул.

– Если бы я удосужился выучить литовский, ты бы нанял кого-нибудь из Эстонии.

– О да, если бы ты удосужился. Ты мог бы многого добиться, если бы только удосужился, – поддел его дядя.

Зак впился в него взглядом, но это было бесполезно. Холодные глаза Митчема уже просматривали «Файнэншл Таймс».

– Ты собирался мне что-то показать? – напомнил Зак.

– Я рад, что ты вновь стал более похожим на себя; Вайолет гораздо более подходящая для тебя подруга, чем та девушка. По крайней мере, она из респектабельной семьи, – проигнорировал его вопрос Митчем.

– Она из дерьмовой, жестокой семьи, и это одна из причин, по которой мы так хорошо ладим, – раздраженно возразил Зак.

Зачем он продолжает делать это с собой? Зачем продолжает спускаться сюда, в столовую, чтобы видеть Митчема, просить его об одной и той же боли день за днем?

Он знал зачем. Митчем обладает информацией о его матери и Нике. Если бы Митчем хотел, он мог дать Заку ответы на все вопросы, из-за которых он не спал по ночам и бродил по залам.

– Мне кажется забавным, что в то время, как большинство людей просто хотят, чтобы их семьям доставало еды, а некоторые просто хотят иметь семью, вы с Вайолет непрерывно стонете о своем якобы неблагополучии и о том, как ваши богатые родственники недостаточно о вас заботятся, – насмешливо сказал Митчем; «избалованные глупые дети», говорил его тон.

– Не нужно было говорить, будто Мюриэль жива, – упрекнул его Зак; он назвал ее по имени, чтобы голос не споткнулся на слове «мама», и тем не менее голос зацепился за слово «жива», как цепляются мозолистые пальцы за узелки ткани. – Это было непомерно жестоко даже для тебя.

Какое-то мгновение Митчем обдумывал его слова. Он повернул свой планшет экраном к Заку.

– Мне есть что показать тебе, – повторил он серьезно.

Несмотря на то что он слишком хорошо знал дядю, Зак не смог сдержать любопытства. Он немного наклонился, когда Митчем тронул дисплей.

– Пожалуйста, постарайся сохранять спокойствие, – предупредил его дядя.