– Я все еще крашу ей волосы раз в неделю. Она бы так хотела. Я имею в виду, она так хочет, – мгновенно исправилась Гейл, испугавшись того, что использовала прошедшее время.

По-видимому, боясь не сдержать слезы, она поспешила к двери.

– Я пойду приготовлю чай. Пожалуйста, присоединяйтесь ко мне, когда закончите, – пригласила она.

Ника заколебалась, стоя у двери, то порываясь выйти из комнаты вслед за матерью подруги, то оборачиваясь к девушке в инвалидном кресле. Она ненавидела себя за колебания. Но и не могла заставить себя пойти и сесть рядом с Элоизой, как это сделали Квинн и Эмбер.

Ее потрясло то, насколько ее чувства оказались эгоистичными.

– Речь не о тебе, – прошипела она сама себе.

Речь шла о женщине, которая плакала в гробовой тишине кухни. О яркой девушке с фотографий, запертой в этом едва движущемся теле. О том, что отец работает в две смены, чтобы оплачивать медицинские счета за болезнь, которой у Элоизы на самом деле не было.

Гейл не знает, что Элоиза не больна никакой невиданной хворью. Это сделали с ней преступники. Директор, Стамос и медсестра Смит похитили ее талант.

Они сделали то же самое с Эмбер, и теперь она тоже умирала.

Ника подумала, что если бы она была на месте Эмбер, то уже вышла бы из этой комнаты и никогда не оглядывалась назад. Она не смогла бы смотреть в глаза этой версии своего будущего. Но Эмбер выглядела спокойной.

Она была как полевой цветок: мягкий и трепещущий на ветру – но с корнями, которые уходят глубоко под землю. У Эмбер железный стержень, тихая заземляющая сила, которой не мог похвастать ни один из них. Стиснув зубы, она взяла шарящую ладонь Элоизы в свою. Элоиза не отреагировала на этот жест.

– Элоиза, помнишь, однажды у нас была математика и мистер Лоуренс подавился своим кренделем? – спросила Эмбер. – Когда поправишься, ты должна научить меня, как ты делала тот маникюр с бабочками. А то я так и не смогла повторить…

Она заправила Элоизе за ухо прядь ее серебристых с зеленым волос.

– Или как вы спели полностью весь национальный гимн в столовке, когда буфетчица сказала, что ваше веганство – это не по-американски, – вспомнил Квинн, и Эмбер слегка хихикнула.

– Она не слышит никого из вас, – выпалил Интеграл и тут же пожалел об этом. Ника не знала, отчего он так дрожит всем телом – от ярости, страха или жалости.

– Говорят, люди в коме способны воспринимать голоса своих близких, – примирительно сказала Эмбер.

– Она не в коме, – возразил Интеграл – Она в… она в том состоянии, в которое ее ввели.

– Ты же знаешь, что я имею в виду, – покачала головой Эмбер. – Однажды они все просыпаются.

Эмбер посмотрела на Квинна.

– Могу я поговорить с тобой в коридоре? На секундочку? – попросила она его.

Удивленно подняв брови, Квинн кивнул и последовал за ней. Они оба тихо прошептали «пока» Элоизе. Эмбер поцеловала ее в щеку.

Ника и Интеграл так и стояли у порога.

– Мы выглядим такими бесхребетными рядом с ней, – вздохнула Ника.

– Я не могу, – прошептал Интеграл. – Я просто не могу. Что, если… что, если то же самое случится с…

Его пальцы дрожали, и он нервно потянул воротник рубашки, как если бы тот душил его.

– Я знаю, что должен думать об Элоизе, но я не могу отделаться от мысли, что я… я не могу допустить, чтобы это случилось… с ней.

Ника кивнула понимающе. Интеграл неловко шагнул из комнаты; стыд окрасил его круглые щеки.

Ника повернулась к подруге. Она больше не могла сдерживать горячие слезы, и они побежали по ее лицу. Ника сердито вытерла их, чтобы не оставили следов, которые могла бы заметить мама Элоизы.

Она подошла к Элоизе и взяла ее за руку. Ладонь была теплой, от чего Нику бросило в дрожь. Где-то там, внутри этого тела, жила Элоиза. А значит, была надежда.

– Я обещаю, что они заплатят за все, – пообещала Ника.

Она сильно сжала руку однокурсницы, надеясь, что таким образом подруга почувствует силу ее чувств и ее решимость сделать все правильно.

Вернувшись в коридор, Ника услышала грохот и визг и поспешила на шум. В гостиной она обнаружила Чеда и Квинна развалившимися на полу.

– Смотри, куда прешь, парень, – взревел Чед.

Квинн поднял руки.

– Это был несчастный случай!

– Несчастных случаев не бывает, – проворчал байкер.

– Твоя мама вряд ли с тобой согласилась бы, – парировал Квинн.

Чед бросил на него убийственный взгляд – напоминание об инциденте на парковке у «Невода Нептуна». Он встал и отряхнулся.

– Фургон. Пять минут, – прорычал байкер, выходя из дома.

Мама Элоизы наблюдала за всем этим с порога кухни, сжимая поднос дрожащими руками.

– Ваш репетитор по танцам очень странный, – решительно сказала она, ставя на стол тарелку с печеньем и чай.

– Он безвредный, – успокоил ее Квинн.

– Тебе не следует так его испытывать, – обеспокоенно заметила Ника.

– Ладно тебе! Я споткнулся.

Квинн подмигнул Эмбер.

Интеграл и Квинн впились зубами в черствое шоколадное печенье. Ника прихлебывала зеленый чай, не чувствуя его вкуса, и старалась не смотреть на стены комнаты, где было так много, слишком много фотографий счастливой Элоизы.

– Кто это? – спросила Эмбер, указав на семейные фотографии.

Ника посмотрела и впервые заметила на фотографиях девушку, которую принимала за Элоизу. Черты лица были похожи, но эта девушка была старше, взрослее.

– Это моя дочь Вив. Она оперная певица в Нью-Йорке, – с гордостью сказала Гейл. – Она очень хороша, как и Элоиза была… и есть. Обе мои девочки.

Ну вот, снова. Это так естественно – соскальзывать в прошедшее время, когда человек, которого вы любили, стал тенью самого себя. В глазах Ники снова были слезы; она не удосужилась смахнуть их.

Квинн достал что-то из заднего кармана и передал Эмбер. Интеграл ахнул. Эмбер наклонилась к Гейл.

– Слушайте меня внимательно. Пожалуйста. И не спрашивайте меня как, – сказала она. – У меня есть лекарство, которое может помочь Элоизе. Вот десять флаконов, по одному на каждое утро перед едой. Вот мой домашний номер телефона. Если это сработает, позвоните по этому номеру и оставьте сообщение, в котором просто скажите: «Это сработало». Больше ничего не говорите. Мы постараемся раздобыть больше доз. У меня такая же болезнь, как у Элоизы. Это должно помочь ей, но, если вы кому-нибудь расскажете об этом, я больше не смогу ничего достать.