Он вышел за ворота, наверняка впечатлив немногочисленных наблюдателей тем, с какой храбростью прорвался через толпу восставших. Те, к моему огромному облегчению, стояли неподвижно, не делая больше ни шагу к решетке. Я покосился на Молли. Ее, похоже, больше волновало то, что я все-таки не умер, – она поминутно бросала взгляды на прореху в моей рубашке, туда, где недавно была смертельная рана.

Бен остановился прямо передо мной, и я оказался не готов к искренней, настоящей ненависти на его лице.

– О, это хитро, брат, – отрывисто произнес он и засунул дрожащие руки в карманы. – Как всегда. Ты велел работникам упасть. Я так и знал, что ты попытаешься сорвать мой триумф, но не думал, что тебе удастся сделать это на таком расстоянии.

– Я бы не назвал это триумфом, – дрогнувшим голосом произнес я. Мне не нравилось, как он на меня смотрит. – Люди сразу не пришли в восторг от ваших ламп. Ты не видел, как тут все плакали и вопили?

У Бена на скулах заиграли желваки. Я хотел его как-нибудь утешить, но тут вдруг сообразил:

– Подожди… В каком это смысле «велел им упасть»?

– В прямом. Они перестали приводить генераторы в движение, упали все одновременно, и свет погас. Только не говори, что не имеешь к этому отношения. Мне противно твое вечное притворство.

Я сжал губы, пережидая вспышку обиды. Второй человек за день говорит мне, что его злит мое притворство. Мне казалось, я прирожденный актер, но вот, оказывается, как обстоят дела. Я открыл уже рот, чтобы сказать, что я ни при чем, и тут вспомнил: за несколько мгновений до того, как выключился свет, я сам упал. Если в это же время упали те, кто работал на фабрике, значит, какое-то отношение к этому я все же имею, пусть и не нарочно.

Бен понял мои колебания по-своему.

– Так и знал, что это ты!

Я очнулся от своих мыслей и взглянул на него. Он все больше занимал место графа Гленгалла, – живой, злой, настоящий, – а я выцветал, как старый рисунок, который время скоро сотрет полностью. Молли собиралась что-то сказать, но Бен на нее даже не взглянул.

– Ты меня опозорил, – отрезал он. – Рори доверил мне участвовать в его работе, а ты… Ладно, плевать на тебя. За этим светом – будущее, но ты, конечно, не способен своим поверхностным умишком нас понять. У меня один вопрос: где танамор? Ты мне должен, Джон. – Он вытянул руку ладонью вверх. – Отдай, и разойдемся мирно.

Я заколебался. Как быть? Сказать правду? Соврать? На моей он стороне или уже нет? Заручиться его поддержкой или разбить ему сердце? Ну почему в жизни вечно приходится что-то выбирать!

Нужно успокоиться и подумать. Бен работал в двух направлениях: свет, над созданием которого Каллахан трудился еще до его появления, и оживление. Второе от первого не зависит – даже если со светом не вышло, Каллахану пригодятся полуживые работники на любой другой фабрике. Но, чтобы возрождать их в виде вот таких ничего не понимающих ходячих тел, готовых исполнить любой приказ, нужен камень жизни. Иначе Бену придется вернуться к старым методам: это долго, сложно, а восставшие сохраняют свою личность и уж точно не обрадуются планам, которые на них строит Каллахан. Если у Бена будет танамор, битва для него еще не проиграна. Таких покорных работников Каллахану никто другой не обеспечит.

– А что скажет Фарадей, когда узнает? – Я попытался снова, потому что мне не хотелось делать то, что я собирался сделать. – Прошу, хватит. Давай прекратим это всё.

Но я сразу увидел по его глазам: Бен не хочет прекращать. Он только начал и ни перед чем не остановится ради своей науки. Он согласился на свадьбу, чтобы отвлечь внимание от своих делишек, обманом заманил меня на фабрику, использовал погибшего пациента, который шел к нему за помощью. И тогда я выбрал.

– Хочешь знать, где танамор? Я выбросил его в море, Бен. Не здесь, далеко от города. Остановил повозку посреди бесконечного ирландского берега и от души швырнул все три камня с утеса как можно дальше.

– Ты не мог.

– О, я мог. Посмотри мне в глаза и скажи, если я вру.

Я встретил его взгляд и всей душой сам поверил в то, что говорю. Правда драгоценна, и бывают моменты, когда нельзя отдать эту драгоценность тем, кто собирается использовать ее вовсе не к добру.

Бен долго смотрел на меня, потом изменился в лице. Поверил.

– Ты чудовище, – помертвевшим голосом проговорил он.

Развернулся и пошел обратно в здание фабрики. Я посмотрел на Молли. Она сочувственно вздохнула, и я мысленно поблагодарил ее: вовремя промолчать – великое искусство.

– Ладно, – притворно спокойным голосом сказал я. – Кажется, я знаю, что делать. Пошли.

Восставшие упали, когда я упал, а значит… Я не поймал убийцу, подвел живых, но хотя бы мертвых не подведу.

Ни о чем не спрашивая, Молли пошла за мной.

Фаррелл, похоже, искренне за нас волновался.

– Наконец-то вы тут! Люди сначала всей толпой в ту сторону ломились, потом какой-то жуткий свет, вспышка, и все ломанулись обратно! Что там случилось?!

– Молли расскажет, – прохрипел я и с трудом втащил свое тело в экипаж. – Гони в Тилмароун.

Неплохо было бы в преддверии того, что я собирался сделать, вспомнить свою жизнь и подумать о чем-нибудь просветленном, – но я лег на сиденье и оцепенел, провалившись в усталое, темное забытье. Когда Молли растолкала меня, была глухая полночь, а экипаж стоял на знакомом месте: около руин Тилмароуна. Я вывалился наружу и опустился на землю около валуна, – туда, где сидел Киран, когда я видел его в последний раз.

– Ночь будет долгой, – пробормотал я и откинулся затылком на валун. Вот теперь я знал, что делать: похоже, все становится проще, когда заканчивается. – Фаррелл, привези вам с Молли одеяла и что-нибудь перекусить. Живым нужно есть, и быть в тепле, и… – Я потерял мысль и заморгал. – Устраивайтесь поудобнее, мы будем здесь до рассвета. Только не уходите насовсем.

– Да куда ж нам идти, – проворчала Молли. – Что нужно делать?

– Ждать, – сказал я.

Похоже, такой ответ ее устроил. Я посмотрел на них обоих. Вот ирония: недавно я со злости твердил себе, что только я сам могу разобраться со своими делами и никто мне не нужен, и надо же, оказалось, что так оно и есть. То, что надо было сделать, мог сделать только я, причем давно, еще в Лондоне, – но порой мы так хорошо умеем замаскировать от себя правду, что она изумляет нас самих.

Ветер тихо шуршал верхушками деревьев. Какая же здесь прекрасная природа! Я побывал на этом самом месте трижды, как в сказке. В первый раз нашел место, но ничего не произошло. Во второй раз у меня был волшебный предмет, и все равно ничего не произошло. Но теперь, в третий раз, у меня имелось главное – знание, и правда, даже столь печальная, грела мне сердце. Я закрыл глаза и весь превратился в одно желание, одну огромную тягу закончить то, что Бен начал в Лондоне той ночью, когда додумался вставить ирландский трилистник в оживляющую машину, не зная, на что способны вместе магия и электричество.