Этот пассаж полностью повторен в новелле «Дерзкое величие жизни», только синтаксически разбит наподобие стихотворения в прозе.

Ощущение прямой связи природы с мирозданьем было остро и как-то скрытно свойственно Володину. Оно чаще встречается в стихах:

…Мирозданья

неземное сиянье и вихрь

так далеко! Я скоро устану,

я плутаю в дворах проходных.

А в горах, под привычной звездою,

с мирозданьем един, до утра,

терпелив, безмятежен, спокоен,

греет руки пастух у огня.

(«Городской я. Московский и псковский…» — Ст-19. С. 136)

А что природа делает без нас?

Кому тогда блистает снежный наст?

Кого пугает оголтелый гром?

Кого кромешно угнетает туча?

Зачем воде качать пустой паром

и падать для чего звезде падучей?

Ни для кого? На всякий случай?..

<…>

В надежде роща только обернется —

он тут как тут. Остолбенев стоит.

— Ау! — вскричит. И кто-то отзовется.

И роща сразу примет должный вид.

Осмысленно замельтешились сосны,

и лопухи как никогда серьезны…

Вокруг него расположился космос,

над ним звезда падучая летит.

(«А что природа делает без нас?..» — Ст-19. С. 34)

Отвлеченный, напоминающий ракурсы картин Брейгеля и кадры фильмов А. Тарковского, странно сфокусированный пейзаж, как правило, служит у Володина прелюдией к чему-то важному. Так, например, он появляется в первой ремарке «Пяти вечеров», когда обычная домашняя история неожиданно предваряется картиной, этому действию, казалось бы, совсем внеположенной:

«Эта история произошла в Ленинграде, на одной из улиц, в одном из домов. Началась она задолго до этих пяти вечеров и кончится еще нескоро.

Зима, по вечерам валит снег. Он волнует сердце воспоминаниями о школьных каникулах, о встречах в парадном, о прошлых зимах…»

Окончив школу, я купил билет на имевшиеся в наличии семнадцать рублей, хватило до станции Уваровка, и пошел в РОНО.

Как ни странно, меня без специального образования взяли учителем русского языка в деревню Вешки, километрах в семи от станции.

В реальности дело обстояло не совсем так.

Окончив в 1936 году школу с золотой медалью («аттестат с золотой каемкой»), дававшей в те времена право поступать в вуз без экзаменов, Шура Лифшиц за компанию с Толей Брауде подал документы в МАИ, московский Авиационный институт, выбрав его потому, что там предоставляли общежитие даже тем, у кого была московская прописка. Но бросил институт, не дожидаясь первой сессии, в конце того же 1936 года.

Анатолий Брауде вспоминал: «Одновременно с физико-математического факультета МГУ ушел наш школьный гений Моня Померанцев, один из четырех наших отличников. Шура и Моня побарахтались, поехали в Серпухов и поступили там на курсы учителей. Шурик — русского языка и литературы, а Моня — физики и математики. Через год их направили на работу в школу. Шуру на станцию Уваровка где-то под Смоленском. Проработали они год, а потом их призвали в армию» (Брауде. — Восп-2. С. 59).

Моня Померанцев погиб на финской войне.

Почти весь календарный 1937 год Шура Лифшиц провел на учительских курсах, и уже затем, по окончании их был направлен на работу в школу. Согласно «Личному делу»: «1) 1937–1938. Неполная средняя школа дер. Вешки Уваровского р-на, Московской обл.».

Уваровка — поселок и ж/д станция Можайского района Московской области, деревня Вешки — в нескольких километрах от станции. В Вешках Шура Лифшиц проучительствовал до конца второго учебного полугодия, т. е. до лета 1938 года.

РОНО — районный отдел народного образования.

С. 30

Завуч, молодой математик, за бутылкой водки открыл мне глаза на директора школы…

«Поехал в деревню в Подмосковье, учителем работать. Чтобы не жить у дяди, где я был как раб-нахлебник, где у меня копейки не было… <…> А в деревне — воля, снег, отдельная избушка… Покупал в сельпо „четвертинку“, закусывал батончиками соевыми… И еще сельская школа давала бронь от армии. С ребятами отношения у меня были хорошие. А вот с учителями … Учительский коллектив там был какой-то ощетинившийся — все друг на друга и каждый на всех. И тут мне тоже было плохо. Тогда я подумал, что мне с собой делать дальше? Уйти из этой школы, пойти добровольцем в армию… Все мне говорили: „Ты дурак, что ты делаешь?“ А я пошел. За три года до войны. И это оказалось самое отвратительное время моей жизни» (интервью Дубшану).

«Там, однако, оказалось ужасно. Я уже скоро не знал, что мне с собой делать. Директор и завуч ненавидели друг друга, а заодно и меня, потому что я не принимал в этой распре ничью сторону. Директор говорил про завуча, что тот сын попа, что было позорным в то время. А завуч про директора, что тот в армии был офицером и заставлял Дунаевского (почему-то запомнилось) чистить сортиры» (интервью-1 Крыщуку).

Воспоминания Володина перекликаются с рассказами Б. Окуджавы о годах работы в сельской школе («Новенький как с иголочки», «Отдельные неудачи среди сплошных удач» и др.).

сельпо — «магазин-кооператив сельского потребительского общества» (Словарь Ушакова. Т. 4. С. 138).

Ощущение единственности жизни незаразительно, как здоровье.

Ощущение единственности жизни — сквозная линия у Володина: «Иногда мне кажется, это там, наверху, все продолжаются препирательства между сущностью жизни и суетностью ее. И в который раз уже одерживает верх оголтелая проза.

Человек начинает жить своей единственной, огромной жизнью, совершенно, как ему кажется, непохожей на жизнь его родственников и абсолютно непохожей на жизнь всех людей прежних времен…» («Стыдно быть несчастливым»).

«За все, за все тебя благодарю я…» — стихотворение М. Лермонтова «Благодарность».

Благодарность армии

С. 31

Я успел полгода проучиться в Авиационном институте, поработать разнорабочим, провел год в деревенской школе…

В нескольких интервью Володин упоминает о работе на заводе, но в «Личном деле» это не отражено.

Я хотел идти в армию, я совершенно не знал, что с собой делать дальше. Так пускай берут и решают все за меня, как хотят.

Это состояние растерянности, пустоты, близкого отчаяния было предчувствием надвигающейся трагедии — войны, это настроение было разлито в воздухе. И это, помимо авторского объяснения, — свидетельство времени.

«Ничего мерзее, отвратительнее армии в мирное время быть не может. Никого не отпускали — нас берегли для предстоящей войны. Эта армия была обреченной на предстоящую войну, когда бы та ни случилась» (интервью-2 Крыщуку).

Не