которая приведет вас в корте дель Театро (corte del Teatro). Осмотрите фризы на стенах и без труда найдете среди них мраморную голову женщины, которой традиция приписывает почтенные лета. Это – намек на одну необыкновенную семейную историю, вошедшую в легенду и давшую название близрасположенной аптеке – «Веккья» (Vecchia, «Старушка»). В XIX веке она была поглощена более крупной аптекой, «Чедро Империале» (Cedro Imperiale, «Кедр Империи»), – и теперь носит двойное название.

Невольный подарок

Проживала у Сан-Патерниано вдова-старушка, скопившая немалые богатства и прятавшая их за подкладкой плаща, который бросила – якобы в небрежении – среди тряпок в самом дальнем углу на чердаке. Из недели в неделю женщина тихонько подпарывала край подкладки и всовывала туда очередную монетку, драгоценный камешек, золотую безделушку, надеясь таким образом обезопасить себя от воров. Даже собственному сыну, Винченцо Квадрио, не доверила она своего секрета. Однажды зимним днем юноша увидел нищего под окнами дома. У того не было даже верхней одежды. Движимый состраданием, парень вспомнил о старом плаще у них на чердаке и подарил его бедняге.

На следующий день старушка, спустившись с чердака, стала спрашивать у сына, куда тот девал старый плащ, и, узнав правду, ударилась в слезы. Она рассказала, для чего ей на самом деле был нужен этот старый плащ и какой она собиралась сделать сыну сюрприз, оставив большое наследство. Винченцо тут же ринулся на поиски бедняка, которые, однако, ни к чему не привели. Но он не пал духом. Натянув старые лохмотья, он сам принялся просить милостыню у моста Риальто.

Прошло несколько дней, и наконец это сработало! Тот самый нищий сидел на мосту – и на нем был знакомый плащ! «Добрый человек, – сказал ему Винченцо самым сладким голосом, – хоть я и сам беден, но я вижу, твоя доля еще горше моей. Как ты можешь ходить по городу столь легко одетым? Меня так тронул твой вид, что я предлагаю тебе поменяться плащами. Не беспокойся: дома у меня есть еще один, гораздо лучше этого!» Нищий не заставил себя просить дважды, с тысячью благодарностей протянул Винченцо тот самый плащ, принял его одежду и немедленно ушел. Сокровище оказалось в целости. Но тогда уж мать и сын решили вложить деньги в дело. И купили на них специерию – аптеку, на вывеске которой можно различить пожилую женщину, с прялкой и веретеном в руках, и молодого человека, сидящего у ее ног.

Трудно сказать, насколько правдива легенда о плаще, подаренном по ошибке; но ее молодой герой действительно жил в Венеции в XVI веке. В завещании некоего Амброджо, известного ранее как Антонио Фриджерио из прихода Сан-Лука, подписанном 16 июля 1564 года, в качестве свидетеля упоминается Винченцо Квадрио, аптекарь под вывеской «Старушка». Пройдите теперь короткой калле Дандоло (calle Dandolo) до следующей за ней калле дель Карбон (calle del Carbon, «Угольная улица»), некогда занятой многочисленными складами с главным в то время топливом. Но не только… Рассказывая о занятном происшествии, случившемся здесь в конце 1760 года, Гаспаро Гоцци объясняет, что здесь обитали «в каких-то землянках самые презренные и жалкие “птичницы”» – то есть проститутки самого низкого пошиба. Которым однажды пришлось столкнуться с одним весьма необычным священником. Вот уж точно – «по одежке встречают…»

Священник-гондольер

В те дни в театре Сан-Луки представляли «Новую квартиру» Карло Гольдони, и одного венецианского священника до того разобрало любопытство, что он сам решил сходить на спектакль. Хоть для священника в посещении театра и нет ничего предосудительного, он предпочел отправиться в маске, чтобы не показываться в столь суетном собрании и не подавать таким образом пищу для пересудов своим прихожанам. Одолжив у приятеля светское платье, он сошел у своего дома в гондолу, и пока гондольер вез его в театр, быстро переоделся в фельче — традиционной крытой кабинке гондолы.

У театра священник велел гондольеру ждать его до конца представления. Прождав больше часа и сообразив, что ждать придется еще часа два, гондольер не придумал ничего лучше, как тоже переодеться в оставленное священником платье и в таком виде отправиться по окрестным кабачкам.

Уже хорошенько набравшись, он пошел на калле дель Карбон и, увидев проституток, поджидавших клиентов у своих дверей, вдруг начал «проповедовать»: «О блудницы, о плоть гулящая, раскаетесь ли вы в своей непотребной жизни? Справедливо названа улица сия “Угольной”, ибо вы суть угли распаляющие… Но я пришел к вам как брат к сестрам…» – и дальше в том же духе. Но, постепенно воодушевляясь, начал при этом завершать каждый оборот словечком, допустимым среди грузчиков, но уж никак не при разговоре брата с сестрами.

Женщины, догадавшись по речениям святого отца, что он не тот, за кого себя выдает, начали отвечать ему тем же языком, но с истинно женской страстью. Их дискуссия сделалась столь жаркой, что привлекла внимание отряда стражников. Его командир приблизился к переодетому гондольеру, которого он принял за самого что ни на есть настоящего священника, со словами: «Какой срам! В этот час, здесь, вы переругиваетесь с самыми презренными девками города! Уходите, уходите ради бога!» «Вот несчастье, – ответил тот, спьяну никак не желая выходить из роли, – зачем ты явился? Ты портишь лучшую проповедь в моей жизни! Или ты не видишь, как рыдают эти несчастные и как близки они к раскаянию? Ступай и не мешай мне исправлять нравы!»

Но тут стражник заметил, что у «священника» какая-то необычная камилавка, больше похожая на желтую шляпу гондольера, и отвел его в участок, разбираться. А настоящий священник, выйдя из театра, спустился в гондолу, но не нашел ни гондольера, ни своего одеяния. Ему пришлось дожидаться, пока разойдутся все зрители, и отправиться пешком к тому самому приятелю, который, по счастью, жил неподалеку, чтобы у него переночевать. А наутро он был вынужден послать за новым одеянием – и таким образом весь город сразу узнал об этом происшествии.

* * *

Но о гондольерах рассказывают также истории иного рода. Как о тех двух, что несколько позже нанял Иоганн Вольфганг Гёте.

Тассо и Ариосто “в далеком отголоске”

Среди прекрасных воспоминаний, оставленных немецким писателем о его знаменитом первом итальянском путешествии (1786–1788), есть, конечно, и те, что касаются Венеции. Осведомленный о древнем обычае венецианских гондольеров нараспев декламировать по памяти октавы Тассо и Ариосто, он нанял себе двух гондольеров и отправился, таким образом, в уникальное поэтическое путешествие, о котором