Когда я перла прозрачные бутылки, ношаказалась почти неподъемной. На крыльце столкнулась с

Димой.

– Здравствуйте, – неожиданно приветливосказал обжора и отобрал тяжеленную упаковку. Ощутив легкость в руках, яневольно прониклась к парню добрыми чувствами. Может, и не такой противный!

Дима легко внес эту самую “Веру” в холл, и ясмогла наконец перевести дух. В квартире Павловских стоял прохладный полумрак.У Виолетты Сергеевны голова обвязана полотняной повязкой.

– Ужасная мигрень, – сообщила старушка, –как только люди при такой погоде на улицу высовываются. Дашенька, поделитесьсекретом жароустойчивости.

Я пошевелила лопатками и почувствовала, кактонкая маечка отлипает от потной спины. Ни за что бы не поехала к тебе,любезная бабуля, но ведь кто-то должен доставить академику минералку.

Тут в кухню вплыло само светило. По причинезноя профессор облачился в светлый костюм из легкого тика. Больше всегоПавловский напоминал Винни-Пуха, собравшегося ко сну. Впрочем, это я зря! Уплюшевого медвежонка такой добродушный взгляд и очаровательная морда. А АльбертВладимирович глянул на меня, как хозяйка на таракана, и довольно нелюбезнокаркнул:

– Ждал почти целый день, пока соизволилиотозваться, чуть от жажды не умер!

Он нетерпеливым движением скрутил пробку и снаслаждением глотнул. Тотчас на лице появилась гримаса:

– Минералка с газом!

И правда, со дна стакана бодро поднималисьбыстрые пузырьки воздуха. Наверное, продавщица перепутала упаковки.

– Совершенно ничего нельзя поручить! –возмущался академик. – Самому прикажете в такую погоду по магазинам шляться?Вот и в науке вы так: тяп, ляп, без внимательности и аккуратности, безобразие.

Он шлепнул стакан об стол. Прозрачная жидкостьзабурлила. Альберт Владимирович гневно фыркнул и выкатился из кухни.

Скажите, пожалуйста, какой нежный. “Вера” сгазом ему не подходит!

Виолетта Сергеевна прижала пальцы к вискам.

– Только не подумайте, что академиккапризничает. Врачи строго-настрого запретили ему употреблять газированныенапитки – очень пучит. Ну ничего, сейчас быстренько еще разочек сбегаете, толькотеперь будьте внимательней.

Жаль, что плохо знакома с ненормативнойлексикой. Три известных мне существительных и один глагол, произнесенные просебя, не принесли облегчения. Хотя ругаться, разумеется, следует вслух, толькотогда успокаиваешься.

На крыльце я раскурила сигарету и поежилась.Опять топать через раскаленную рыночную площадь к супермаркету! Сзади хлопнуладверь, появился Дима.

– Хотите помогу? – спросил мужчина. Якивнула. Интересно, почему сегодня такое любезное поведение?

Мы потащились к магазину. Внезапно Дима замеру ларька. – Даша, купите “Сникерс”.

– Сами покупайте, – огрызнулась я.Обидится, и черт с ним.

Но Дима печально вздохнул:

– Деньги отняли, ни копейки нет.

– Почему?

– Марго постаралась, вот только это дала,– и он протянул проездной на метро.

– Чем прогневали супругу?

– Говорит, слишком потолстел, и посадилана диету. Салат, огурцы, помидоры без масла и соли. Сахар нельзя, хлеб тоже.Просто умираю, как сладенького хочется!

Я поглядела на необъятный живот и затравленныеглазки кавалера. Черт с ним, куплю батончик. Дима моментально разодрал упаковкуи впился в “толстый слой шоколада”. На лице обжоры появилось почти молитвенноевыражение. В два счета конфетка исчезла в безразмерном желудке.

– Хорошо, что сейчас везде еду продают, –вздохнул Гаргантюа, – раньше просто мучился.

До ноздрей донесся запах жареного мяса, и вголову пришло внезапное решение.

– Дима, хочешь, шашлычком угощу?

– Очень! – простодушно воскликнулспутник. Мы сели под сине-белым тентом. Глядя, как Дима впивается в дымящеесямясо, я спросила:

– Давно так много ешь?

– С детства, – промычал мужчина, – всегдапокушать любил. Бывало, родители отругают за двойки, я сразу к холодильникубегу. Погрызу колбаски и успокоюсь.

– Тебе бы к психотерапевту сходить! – Яне псих, – возмутился Дима, – просто обладаю здоровым аппетитом. Светка тожемного ест, а к ней не вяжутся, почему?

"Потому что сестрица хоть иногдаостанавливается, а ты, словно снегоуборочный комбайн, все лапами в ротзагребаешь”, – подумала я, глядя на исчезающий шашлычок из собачатины.

– Как же в школе на уроках высиживал?

– Одно мученье, только и ждал, когдабудет большая перемена. Звонок прозвонит, я сюда бегу.

– Куда?

– Да вот сюда, где сейчас сидим. Здесьраньше базар работал. Назывался Колхозный рынок имени Цюрупы. Мы тут всю жизньживем. Папа из Казани в Москву в начале пятидесятых приехал, поступать винститут. Потом с мамой познакомился, та как раз в медицинском училище училась.У мамы комната была в бараке. Они, когда поженились, там жить стали. Адрес таксмешно звучал: Колхозный рынок имени Цюрупы, барак семь. Когда я родился,бараки расселили. Видите дома. – Он указал на ряд белых трехэтажных кирпичныхзданий. – Всех жильцов туда и отправили. “Хрущобы” еще не строили, не умели,вот и дали людям нормальные квартиры, правда, коммунальные. Бараков на рынкестояло восемь, и домиков построили восемь. Так и вселялись – первый барак впервый дом, второй во второй. У родителей три комнаты было, потому что детиразнополые, я и Светка. Только папа быстро начал хорошо зарабатывать, и в 1959году мы въехали в кооператив. Я плохо помню, маленьким был. Он замолчал,облизывая жирные губы. Прихватив укладку с нужной “Верой”, я добралась до лифтаи села в темноватой кабине на корточки. Лифт несся ввысь, мысли улетели в другомнаправлении. Адрес на газете, подложенной под брошенного младенца: …упы, б. 7.Улицы с таким названием не нашли, может – Рынок имени Цюрупы, барак семь?